Ему тридцать пять лет. Он служащий железнодорожной компании с окладом три тысячи долларов в год. Постоянно хмурит брови, хотя бровей у него нет и в помине. Многозначительно морщит губы, словно готовится изречь невероятную мудрость.
На стене висит его фотография в возрасте двадцати семи лет – в аккурат перед женитьбой. Светлые волосы зачесаны высоким помпадуром. Которого давно и след простыл, равно как и былой живости и веселья.
Издав загадочное «что?» и не получив ответа, Джерри устремляет взгляд на ковер (хотя смотреть там не на что) и погружается в тупое оцепенение. Потом вздрагивает и пытается рукой дотянуться до сладостного местечка на спине. Ему не удается это сделать, и тогда бедняга семенит к камину и с наслаждением трется об него. Взгляд его по-прежнему прикован к ковру.
Теперь ему хорошо. Облокотившись на стол (я забыл упомянуть, что в комнате есть стол), он листает журнал, позевывая, и чуть пританцовывает на месте. Танец отвлекает его от чтения, и он замирает, уставившись на ноги. Потом опускается в кресло и рассеянно напевает что-то – видимо, собственное сочинение. Мелодия разнообразна, слова неизменны: «Кого там только нет, кого там только нет».
Он являет собой живое олицетворение смертной скуки.
Внезапно он издает хриплый лающий звук и ораторским жестом вскидывает руку. Но тут же со скучающим видом ее роняет.
Джерри. Шарлот-та! «Сатердей ивнинг пост» у тебя?
Нет ответа.
Шарлот-та!
По-прежнему нет ответа.
Шарлот-та!
Шарлотта
Джерри
Шарлотта. Сам знаешь на что!
Джерри. Понятия не имею.
Шарлотта. Я просила тебя подкрутить графофон.
Джерри
Шарлотта. Да, графофон!
Джерри. Впервые слышу.
Шарлотта. Да! Я же сказала.