Наемники этим даром тоже не обладали, и Бруно Серафиан очень быстро пришел к выводу, что дальнейшее продвижение в столь адских условиях невозможно.
– Привал! – приказал он. – Отдых до четырех. Четным номерам – два часа сна. Потом спят нечетные.
Мокрые от пота мужчины буквально попадали, но лежать на раскаленной земле не смогли. Самым большим желанием каждого было спрятаться в тени, но где ее взять? Бедуины знали, как это делать. При помощи длинных ружей и просторных накидок они могли за минуту соорудить навес, дававший тень и защищавший от ветра ночью. У наемников ружья были короткие, а из камуфляжа не сделаешь ничего путного – не оставаться же голым под солнцем. В результате четырнадцать человек остались без защиты. Вскоре каждый ощутил, что к спине и плечам будто приложили раскаленное железо. Это было пыткой пострашнее, чем они сами иногда применяли к людям.
Хотя ирландец под номером «девять» был человеком крепким, он первым потерял сознание, причем еще до привала. И отчасти в этом был виноват Бруно Серафиан. Девятый, согласно расстановке, должен был шагать в восточном направлении, туда, откуда всходило солнце, и оно в течение нескольких часов било прямо ему в глаза. К тому же он был светлокожим и голубоглазым. Солнечные лучи, отражаясь от песка, сожгли кожу очень быстро, а темные очки не защищали глаза.
– Я Девятый! – хрипло выдавил он в микрофон, чувствуя, что сейчас отрубится. – Мне нужна помощь!
– Что за помощь? – тут же задал вопрос Механик.
– Хоть какая-нибудь… – произнес Девятый, едва разлепляя губы. – Это проклятое солнце выжгло мне глаза.
Бруно Серафиан чертыхнулся. Он провел немало дней под ливнем из расплавленного свинца, анализировал промахи и всегда тщательно планировал операции, даже самые рутинные. Эта операция казалась простой – уж его-то группа как-нибудь справится с двумя мужчинами-туарегами. Но изначально все пошло не так. Получалось, что годами накапливавшийся опыт, в том числе опыт африканский, не пригодился. Чад? Пустыни Чада, где он сражался, сражался, были почти что цветущими садами по сравнению с Тенере, адским уголком Сахары.
Предположительно, до пещеры, в которой скрывали заложников и которую еще нужно было найти, от места высадки – не более шести километров, но в пересохшем рту уже начал появляться знакомый металлический привкус поражения. Механику казалось, что ему противостоит не природа, не люди, а какая-то непонятная высшая сила, против которой он ничто.
Речь шла не о солнце, не о жажде и даже не о пулях, что могут полететь из засады. Аллах или какой-то другой бог сделал эту местность недоступной, продемонстрировав тем самым свою власть сомневающимся. А посему и сам Механик, и его псы напоминали жалких муравьев, которые отважились напасть на гигантского тираннозавра.
– Нам всем нужна помощь, – наконец проговорил он в микрофон, обращаясь скорее к себе. – Любая помощь.
Гасель Сайях открыл глаза, оценил, на какой высоте кружат стервятники, и решил, что настал момент покинуть свое убежище в тени каменистого выступа, чтобы взобраться повыше, откуда открывался хороший обзор.
Как он и предполагал, его враги тоже начали шевелиться и, кажется, пытались изменить тактику.
На сей раз половина наемников двигалась на север, а половина – на юг, образуя два плотных фланга.
Он понаблюдал за ними через телескопический прицел винтовки Нене Дюпре и, не сдержавшись, удовлетворенно улыбнулся.
Солнце и ветер жестоко потрепали вояк. Даже с такого расстояния было заметно, насколько они деморализованы. Уверенность ночного продвижения уступила место вялости. Мужчины в пропотевших комбинезонах еле шли. Казалось, к их ногам привязаны тяжелые гири.
Главный союзник туарегов – пустыня – выиграла свой первый бой.
Самой лучшей тактикой для братьев Сайяхов была та, при которой можно было бы избежать открытых столкновений. Все, что от них требовалось, – наносить неожиданные короткие удары, а остальное предоставить беспощадной стихии, способной до крайности измотать противника.