– Ветер усиливается, – тревожно произнес Механик.
– Пока еще дует с востока, – ответил туарег. – Молись, чтобы он и оставался таким, иначе потеряешь своих товарищей. Самый худший момент настанет с рассветом.
– Почему?
– Когда ветром обуревают сомнения, то ли отправиться спать, то ли продолжать дуть, вестниками становятся стервятники.
– Стервятники? Не понял.
– Чувствуешь? Здесь повсюду воняет разложением. Если снова налетят стервятники, значит, ветер должен успокоиться. Если они ищут укрытия, прячут головы под крыло, значит, быть буре. Они – единственные, кто знает, что должно произойти в пустыне, потому что видят все с высоты.
– Никогда не думал, что меня обрадует появление стервятников! – воскликнул Механик. – Они мне всегда казались самыми противными существами на планете.
– Согласен, они такие и есть, но они исполняют очень конкретную миссию: очищают пустыню и оповещают ее обитателей… – Гасель закрыл лицо тканью. – А теперь я должен идти, – сказал он. – Мой брат уже очень много времени дежурит.
– А ты что, никогда не отдыхаешь?
– У меня еще будет время отдохнуть. Мы, кочевники, с детства привыкли пережидать подолгу непогоду, ничего не делая. Но в другое время нам приходится шагать днями и ночами.
– И вы никогда не теряете навыки?
– Теряем навыки? – повторил Гасель. – О нет. Не говори глупостей! В день, когда кочевник «потеряет навыки», его проглотит пустыня.
Не пустыня, а ночь почти мгновенно проглотила туарега. Он исчез так быстро, что у Бруно холодок пробежал по спине. Уж не владеют ли колдовством эти «синие люди»?
Ветер продолжал усиливаться.
Сидя у входа в пещеру, Бруно Серафиан вспоминал все, что случилось с того момента, как Алекс Фусетт вызвал его в свой кабинет.
Все пошло не так, как было предусмотрено, и Бруно, который не привык перед кем-то отчитываться за свои действия, знал, что сам виноват. Он спокойно и честно разложил по полочкам свои ошибки и в конце концов признал, что бо́льшая часть его жизни давно уже превратилась в фарс. Все знали его как человека жестокого – он и был таким. И вот теперь, слушая завывания ветра, он вынужден был признать, что его жесткость родилась от безнадежного стремления скрыть свои собственные слабости.
В один из дней своей далекой юности – этот день он всегда вспоминал с горечью – страх заставил его отреагировать с необычайной жестокостью. Потом это повторилось. А когда это происходит слишком часто, жестокость начинает казаться твердостью характера. И вот такое ложное представление о самом себе сопровождало его годы и годы.
Последние дни резко вернули его к действительности. Страх клубился в нем – страх перед пустыней, перед ветром, перед жутким одиночеством и перед смертью, чей мерзкий запах обволакивал горы, – и все, чего он боялся, было сильнее него.
Страх дал ему возможность понять, какова точная мера его способностей, и указал путь, по которому должно следовать в будущем, если он, Бруно Серафиан, хочет навсегда избавиться от своих страхов.
Прошло то время, когда ему нравилось быть Механиком, слухи о жестокости которого множились, настал час смириться и стать человеком спокойным и умиротворенным. Сказать по правде, он и был бы таким, если б не тот проклятый день в юности.