– Бывай, белогвардеец.
Ну и что я делаю? Хочу кончить жизнь в нашем подвале? У меня в душе что-то пошло вразнос. И сейчас я делал совершенно не то, что должен был по всем должностным правилам. Но я делал. И меня это уже не смущало…
Глава 15
Я открыл окно, чтобы проветрить кабинет, пока еще воздух не прокален жестоким июньским солнцем. А с улицы доносились политические новости и бравурная музыка.
Первый секретарь приказал поставить на площади Ленина и главных улицах города громкоговорители. Работали они по непонятному графику, включались, когда хотели. Из чувства подхалимажа ответственные лица всегда врубали их на полную мощность – чтоб начальство наверняка заметило. Ох, заставь дурака богу молиться…
«Советский народ проводит избирательную кампанию в Верховный Совет РСФСР на основе могучего сталинского блока коммунистов и беспартийных»… «Идут ожесточенные бои между японскими и китайскими войсками на северо-востоке страны. Японцы восстанавливают лайхынскую железную дорогу для переброски своих сил»… «Польское руководство шлет новые угрозы в адрес чехословацкого правительства»… «Германия стремительно вооружается и готовится к войне»…
Я закрыл окно, и в кабинете стало тише. Посмотрел на часы. Через пять минут – совещание. А вот и Фадей со своим неизменным:
– Мое приветствие и уважение.
– И мое ответное.
По четвергам я обычно начинаю день с совещания с начальниками отделов УГБ. А их немало. «Оперативный». «Контрразведка». «СПО» – специально политический, по троцкистам, меньшевикам, монархистам и прочему антисоветскому контингенту. «ОО» – особый отдел, по армии. «ЭКО» – экономическая контрразведка, курирующая промышленность и сельское хозяйство. Ну а также шифровальщики, техники, охранники номенклатуры области.
На общем совещании я и задачи ставлю общие. При необходимости, когда речь идет о материях не для чужих ушей, даже если это и соратники, переговариваю с глазу на глаз, намечаю оперативные мероприятия. Здесь концентрируется и перерабатывается вся значимая оперативная информация по нашей области.
А все же завораживающая картина. Она до сих пор вызывает у меня трепет. Как в магическом кристалле все интриги, преступления, тайны, творящиеся в области с ее полутора миллионами человек, фокусируются здесь, в этом кабинете. В звучащих докладах ощущается пульс запретных страстей и злоумышлений. Мы, чекисты, всего лишь зрители в этом странном театре текущих событий. Но иногда становимся главными действующими лицами и прерываем особенно непристойные эпизоды бесконечной пьесы, именуемой борьбой беспокойного человеческого рода за власть и жизненные блага, волшебными словами:
– Не дергаться! НКВД!..
После получасового совещания Фадей кладет передо мной пачку документов. Налагаю резолюции: «Ознакомлен», «Согласен». На одном пишу красным карандашом: «Запрещаю!» И не удерживаюсь, дабы вслух не добавить нецензурное слово в отношении инициаторов.
– Что-то сегодня ты зол и нелюдим, Ермолай, – усмехнулся Фадей. – Язва желудка открылась? Или нервишки мучают?
– Нервишки, – буркнул я.
– Ну, это не страшно. Язва хуже, – зудил он, подсовывая новые бумаги на подпись. – Это ответ в Москву… Это в райком…
Это занятие прервал наш шифровальщик, появившийся с пачкой входящих шифротелеграмм. Читать и расписывать каждую – тоже моя обязанность.
– Там и для вас есть, Фадей Пантелеймонович, – сказал шифровальщик. – Именная.
Я открыл папку. Сверху лежала ШТ с надписью «Для Селиверстова».