Как и все мальчишки, мы часто пускали в ход кулаки или устраивали соревнования, кто кого перекричит; доходило и до настоящих драк, но я не помню, чтобы кого-нибудь серьезно ранили. Мы играли в футбол, устраивали соревнования по пинг-понгу, катались на коньках по замерзшим каналам, ездили на велосипедах на большие расстояния и так далее. Поскольку стать самым крутым мне не светило, моей главной стратегией было просто разряжать обстановку. Я не конфликтный человек и, как только чувствую нарастающее напряжение, стараюсь обратить все в шутку. Я превратился в шутника — и в школе, и в дальнейшей жизни. Возможно, этого по мне не скажешь, поскольку лицо у меня серьезное, как у всего моего поколения голландцев, которые постоянно забывают улыбнуться на фотографиях. Но моим коронным трюком всегда было отыскать в ситуации что-то смешное.
Это стремление иногда прорывается в неподходящий момент — например, однажды я рассмеялся в разгар серьезной научной конференции. Все оглянулись на меня с упреком. Мою реакцию вызвало утверждение одного видного антрополога, что наши предки никогда не скрещивались с неандертальцами. Его уверенность строилась на том, что эти гоминиды, по-видимому, говорили на разных языках, несмотря на то что физически были очень похожи друг на друга. Я тут же вспомнил известные мне пары, созданные людьми из разных стран, включая мою жену и меня самого, которые при первой встрече почти не могли объясняться словами, только руками, губами и некоторыми другими частями тела. Спустя десять лет ненужность вербальной коммуникации для сексуальных связей подтвердилась, когда в геноме человека обнаружили ДНК неандертальца[98].
Моя склонность видеть смешное в спорах — одно из последствий того, что я был четвертым из шестерых детей. Это также повлияло на мое отношение к еде. Я ем быстрее, чем большинство людей, и ничего не оставляю на тарелке. Причина здесь в том, что дома мы сидели вокруг стола с кастрюлей еды посередине. Приходилось поглощать пищу в хорошем темпе — иначе еда закончится еще до того, как ты съешь свою порцию. Такой вещи, как объедки, для нас вообще не существовало. Здесь может быть уместным сравнение с волками. Моя более чем столетняя тетушка недавно сказала мне, что, будучи у нас в гостях, была поражена нашей прожорливостью. Она потеряла счет буханкам хлеба, литрам молока и килограммам картошки, которые приносили на кухонный стол, после чего они мгновенно исчезали.
Стоит отметить особые энергетические потребности мальчиков, поскольку одна французская феминистка утверждала, что единственная причина, почему они вырастают выше девочек, это их привилегии за обеденным столом. Нора Буаззуни опубликовала книгу под изящным названием «Faiminisme»{5} (игра слов на французском языке заключается в том, что слово
Самый интенсивный рост мальчиков приходится на шестнадцать лет (девочек — на двенадцать лет), и в этот период они поглощают калорий в полтора раза больше, чем девочки. Эта разница вызвана половыми гормонами, такими как тестостерон и эстроген, которые родители не могут контролировать. До пубертатного возраста у девочек и мальчиков соотношение между жиром и мускулами практически одинаковое, но все кардинально меняется с наступлением полового созревания. Мальчики наращивают сухую мышечную массу (кости и мускулы), а к массе тела девочек добавляется жир[100]. В результате мальчики, вырастая, становятся выше девочек. Естественно, разные паттерны развития требуют разного питания. Не сомневаюсь, родители были бы только рады, если бы мы меньше ели, но в конечном счете мама гордилась тем, что ее окружают сыновья, которые, как и ее муж, на голову выше, чем она сама.
Моя мать в окружении семи мужчин. Возможно, именно такое соотношение полов в нашей семье вызвало мой интерес к вопросам гендера
Я вспоминаю о ней каждый раз, когда люди утверждают, что мы, мужчины, доминируем над женщинами. В обществе в целом, возможно, так оно и есть, но дома мама, несмотря на малый рост, всегда была главной. Иногда мы называли ее «генералом», поскольку она командовала целой армией, распоряжаясь порезать хлеб, почистить картошку, помыть посуду, сходить в магазин и так далее. Мы подчинялись строгому, многократно оговоренному графику дежурств, висящему на стене. Ее доминирование постепенно из физического перетекло в психологическое, каким и оставалось до конца ее долгой жизни. Этот переход случился, когда мне было около пятнадцати лет. Я не помню, чтобы отец хоть раз ударил кого-нибудь из нас, но мама периодически надирала нам уши, когда злилась. Однажды мы были наедине на кухне, когда она попыталась ударить меня по лицу, хотя по росту я ее уже перегнал. Я перехватил ее руку в воздухе. И мы так оба и стояли, смеясь над нашим комичным противостоянием: ситуация не оставляла ни малейших сомнений в том, что время, когда мать могла ударить меня, давно прошло.
В каждой семье есть свое гендерное соотношение, и, с точки зрения автора книги о гендере, пожалуй, никакое из возможных соотношений не идеально, но, как мальчик из семьи с соотношением семь к одному, я оказываюсь в особенно невыгодном положении. Все фемининное очень долго оставалось для меня загадкой. О менструации или растущей груди, не говоря уже о половых сношениях, я слышал одни лишь намеки, и смысл всегда скрывался за эвфемизмами, которые не так просто было разгадать. Единственное, что мама всегда говорила, когда рассуждала о девочках или женщинах, — это что мы, мальчики, должны их уважать. Она также не терпела негативных обобщений независимо от того, исходили они от отца или от нас.
Обычно я не уделяю столько внимания своей жизни, но дискуссия о гендере требует хоть какой-то предыстории. Я ходил в начальную школу для мальчиков, но даже в старшей школе девочек было мало. В моем классе из двадцати пяти учеников девочек было всего две. Только поступив в колледж, я начал встречать девочек в большем количестве. Мое половое созревание было поздним, как и у большинства людей моего поколения. Поначалу мое общение с девушками ограничивалось совместной учебой, обсуждением экзистенциальных вопросов под громкую поп-музыку (сочетание то еще, сказал бы я сейчас) и периодическими вечеринками, на которых мы обнимались и целовались. Когда ко мне в комнату для совместных занятий впервые зашла моя подруга, хозяйка квартиры не меньше трех раз стучала нам в дверь и спрашивала, не нужно ли нам чая, — она ни разу так не поступала, когда ко мне заходили друзья мужского пола. Мне тогда было семнадцать.
Главное, что произвело на меня впечатление в девочках: они были гораздо добрее и приятнее мальчиков. Разумеется, и физически они могли быть невероятно мягкими и нежными, что одновременно поражало и очаровывало меня. Они и сочувствовали мне так, как никогда не сочувствовали братья или друзья мужского пола. Я завел множество таких друзей в университете. Если друг-студент был расстроен (из-за того что провалил экзамен, расстался с девушкой или был изгнан из своей комнаты), мы старались его приободрить, хлопали по плечу, придумывали, как решить его проблему, или отвлекали шутками от мрачных мыслей. Выпивая пиво, мы поднимали кружки за его удачу. Поддерживали его и помогали, чем могли, но мы не проявляли сострадания. Мы не привыкли позволять кому-то плакаться нам в жилетку.
Женщины были другими. Когда у меня случались проблемы, вместо того чтобы пытаться помочь мне жить дальше, отвлекать от мрачных мыслей или предлагать способ исправления ситуации, они разделяли мои чувства. Они слушали, понимали, успокаивали меня одним своим присутствием и проявляли участие. Они могли даже разозлиться за меня, обвиняя «того тупого профессора» в моих огрехах. Звучит стереотипно, но именно это больше всего поразило меня, когда я лучше узнал женщин. Их утешительные реакции создавали разительный контраст с тем, к чему я привык с друзьями мужского пола. Учитывая мой последующий интерес к эмпатии у животных, где наблюдаются похожие отличия между полами, это первое впечатление осталось со мной на всю жизнь.
Чем дольше я учился в университете, тем серьезнее становились мои исследования. Спустя несколько лет учебы у меня появилась возможность поработать с шимпанзе на верхнем этаже высотного здания, где в отдельной комнате среди офисов и аудиторий держали двух молодых самцов. Таких условий содержания сегодня бы ни за что не допустили. Помимо проекта по поводу исследования памяти, здесь я провел свой первый гендерный эксперимент, хотя скорее в виде розыгрыша. Эта идея возникла у меня потому, что две человекообразные обезьяны при полном отсутствии самок в поле зрения демонстрировали сильную эрекцию каждый раз, как мимо проходила женщина, но ни разу не делали этого при виде мужчин. Как они определяли человеческий гендер? Мы с другим парнем-студентом попытались провести их, переодевшись в юбки и нахлобучив парики. Мы зашли, болтая между собой высокими голосами и указывая друг другу на шимпанзе, как импровизированные гостьи женского пола. Тем не менее они едва удостоили нас взглядом. Никакого возбуждения или растерянности, если не считать того, что они дергали нас за юбки, словно пытаясь спросить: «Что это с вами?»
Как же они догадались? Вряд ли дело было в запахе, учитывая, что пять чувств человекообразных обезьян устроены так же, как наши: зрение доминирует. Тем не менее многие животные без труда определяют гендер людей. Даже виды достаточно далекие от нас способны на это, такие как кошки и попугаи. Я знаю многих попугаев, которым нравятся только женщины или только мужчины, а представителей противоположного пола они пытаются укусить. Неизвестно, откуда берут начало такие предпочтения, но одно отличие универсально: движения представителей мужского пола обычно резкие и решительные, в то время как движения представительниц женского пола более плавные и мягкие. Эта разница присутствует у самых разных биологических видов, включая нас с вами. Нам даже не требуется видеть тело, чтобы определить гендер человека. Ученые прикрепляли небольшие лампочки к рукам, ногам и области таза людей и снимали их ходьбу на камеру. Они выяснили, что хватает нескольких белых точек на черном фоне, чтобы понять, какого гендера человек проходит мимо. По-видимому, этой информации достаточно. Бьюсь об заклад, животные замечают такие же различия в походке[101].
После работы с шимпанзе — к которой я вернулся много лет спустя — я переключился на своих любимых птиц. Галка — это черная птица с серой шеей, маленький представитель семейства врановых. Галок много в европейских городах, где они вьют гнезда на церковных башнях и трубах. Я люблю слушать их счастливое металлическое карканье, когда они летают по небу парами. Такой уж я романтик: до сих пор радуюсь тому, что они образуют пары на всю жизнь, хотя наука и открыла, что у них все не настолько идеально, как кажется. Отцом потомства не всегда является самец в паре, хотя он прилежно защищает гнездо и кормит птенцов. Биологи различают социальную и генетическую моногамию. Поскольку жизнь птиц подразумевает много случайных связей, генетическая моногамия так же редка среди них, как и в человеческом обществе[102].
Спаренные галки зовут друг друга в полете, при посадке и когда готовятся взлететь. Они всегда путешествуют вместе, кроме тех случаев, когда в их гнезде появляются яйца или птенцы. Вдвоем шустро расхаживают в траве, покачивая серыми головами и время от времени подскакивая, чтобы поймать летучее насекомое. Они редко отдаляются друг от друга больше чем на несколько метров. Мы изучали целую шумную колонию этих птиц, поселившуюся в скворечниках, прибитых к зданию университета. У галок существует четкое разделение задач между полами при построении гнезд. Оба в паре собирают материал для гнезда, самец добывает веточки подлиннее, а самка — то, что нужно для мягкой постели. Это могут быть сучки, перья и шерстинки, украденные у встретившихся поблизости лошадей и овец. Иногда самка подправляет то, что построил самец. Если он продолжает с увлечением таскать все новые ветки и в скворечнике становится тесно, самка уносит крупную ветку и выбрасывает ее подальше от гнезда.
В бытность свою студентом университета я присоединился к феминистской организации, хотя мы так ее не называли. На тот момент ключевым словом была «эмансипация». Организация называлась Man Vrouw Maatschappij (MVM), что по-голландски означает «общество мужчин и женщин». Представители этого общенационального движения стремились улучшить положение женщин, привлекая мужчин как союзников. Они старались реализовывать свои цели через политические каналы, а не через манифестации и протесты, которые стали популярны позднее. Меня завербовала в MVM жена знакомого профессора.
Изначально я полностью поддерживал цели и задачи организации. Идея заключалась в том, чтобы мужчины и женщины трудились рука об руку, чтобы продвигать новое разделение ролей в обществе, позволяющее женщинам иметь больше свободы и возможностей. Обычными повестками были репродуктивные права, карьера и работа, неравенство доходов и политическое представительство. Эти темы остаются ключевыми и сегодня. Я по-прежнему убежден, что для решения проблем в этой области требуется участие мужчин — не потому, что они так уж блестящи и эффективны, но потому, что существующий порядок вещей не поддастся переменам без участия сторонников среди власть имущих. Это было справедливо для движений за гражданские права и будет верно для женского освобождения.
Тем не менее я ушел из MVM спустя год, поскольку движение становилось все более враждебным к мужчинам. Мужчины были злодеями и источником всех проблем. В наших дискуссионных группах мужское меньшинство периодически пыталось противостоять растущей неприязни, указывая на то, что многие мужчины прилежно трудятся, чтобы обеспечить семью, и что каждому ребенку нужен отец, и что мужчины с удовольствием выполняют эту роль. От этих аргументов отмахивались, как будто они не относятся к делу. Разве мы не знаем, что мужчины насилуют? Что они избивают своих жен? Меня разочаровали такие обобщения, особенно после всех предостережений против подобных обобщений в отношении женщин. Особенно озадачивало, что женщины из MVM, в большинстве своем принадлежавшие к среднему классу, никогда не жаловались на своих мужей. С этими мужчинами, по-видимому, все было в порядке. И только других поливали грязью.
Я просто отказываюсь ополчаться на собственный гендер. Некоторые мужчины-антропологи делают это в своих книгах, таких как «Природное превосходство женщин» (The Natural Superiority of Women) Эшли Монтегю и «Женщины после всего: Секс, эволюция и конец мужского господства» (Women After All: Sex, Evolution and the End of Male Supremacy) Мелвина Коннера. Последний рассматривает мужественность как дефект, полученный при рождении, называя ее «дефицитом X-хромосомы». Но я не любитель самобичевания, и, думаю, не стоит очернять один из гендеров, чтобы превознести другой. Большинство мужчин, состоявших в MVM, так же, как и мы, покидали организацию целыми группами. В конце концов нас там не осталось. Несколько лет спустя мужчинам уже не разрешалось быть членами этой организации. В то же время обе женщины-основательницы движения также бежали с корабля. Любопытно, но организация сохранила свое название, даже когда первая буква M устарела[103].
После моего первого увлечения активизмом мне повезло встретить молодую феминистку из страны Симоны де Бовуар. Впрочем, на тот момент меня едва ли интересовала идеологическая сторона нашего знакомства. Катрин был всего двадцать один год, а мне двадцать два, когда мы полюбили друг друга. То, что мы до сих пор вместе, показывает, как прекрасно мы подходим друг другу, несмотря на то что оба упрямы и властны.
ebooksa