Помимо легкости и удобства наблюдения за гамадрилами на равнинах, у приматологов была и другая причина сосредоточиться на них. Наши предки покинули лес, чтобы поселиться в саванне, и гамадрилы как вид представляют собой идеальную модель, поскольку следовали тем же путем. Они приспособились к такой же среде обитания. Приматологи приводили этот экологический довод снова и снова, так что людям уже стало казаться, что нет никакого смысла в изучении других приматов. Этот довод подходит не только в отношении гамадрилов Куммера и Цукермана, но и в случаях близкородственных им других видов павианов, у которых самки не «принадлежат» никаким самцам. У этих павианов — представленных видами чакма, а также анубисами и желтыми павианами — самки независимы. Они образуют независимое от самцов сплоченное родственное сообщество. По достижении половой зрелости сыновья их уходят, чтобы присоединиться к другим стаям — как живущие в стае взрослые самцы когда-то пришли извне.
В золотую эпоху маскулинной приматологии акцент делался исключительно на драчливых самцах. Их описывали в почти милитаристских терминах и считали исполнителями функции власти. Иерархия самцов была главной опорой сообщества, которая регулировала все аспекты социальной жизни, включая безопасность матерей и потомства[141]. Самки павианов путешествуют с детенышами на спине, а материнский хвост служит малышам спинкой кресла. Ученые описывали порядок павианов в стае как нечто похожее на боевое построение: многочисленные самки с детенышами в страхе сгрудились посередине в окружении самцов с внушительными клыками, готовых дать отпор внешней угрозе.
И все же первые женщины-приматологи воспринимали это иначе. Для них ядром общества были самки павианов. Сети родственных связей между самками остаются неизменными, укрепленными неоднократным грумингом и мягким урчанием над детенышами друг друга.
Одним из первых павианологов была бунтарка Тельма Роуэлл. Я живо помню эту британскую исследовательницу из-за чертовщинки у нее в глазах. Одно ее присутствие на конференциях практически гарантировало скандал, поскольку, пока мужчины говорили о роли соперничества и статуса, Роуэлл просто заявляла, что ни разу не видела достаточных тому доказательств. Она выступала разрушителем научных устоев. Поставив под сомнение саму концепцию социального доминирования, Роуэлл спровоцировала бурную многолетнюю научную дискуссию. Не может ли быть, спрашивала она, что, предоставляя приматам концентрированный источник пищи (общепринятый метод в полевых исследованиях того времени), мы принуждаем их к иерархической структуре общества?
Сама Роуэлл изучала лесных павианов в Уганде, не выкладывая перед ними еду, чтобы к ним приблизиться. Ее обезьяны были относительно мирными, и самцы никогда не бросались в бой в случае опасности: «Самцов павианов часто описывают как защитников стаи, но я такого ни разу не видела и даже представить себе не могу, поскольку павианы в Ишасе при всякой предполагаемой опасности обращались в бегство… вся стая убегает при всякой серьезной угрозе, длинноногие самцы впереди, а самки, несущие самых тяжелых детенышей, позади»[142].
Наблюдения за тем, как павианы реагируют на хищников, настолько немногочисленны, что даже непонятно, каким образом приматологи определили роль самцов как защитников. Может быть, люди это просто выдумали? Только в ходе одного исследования было задокументировано достаточное количество эпизодов, в которых обезьяны встречались с хищниками. Американский антрополог Курт Басси провел 2000 часов, следуя за павианами чакма в Ботсване, и проводил ночи неподалеку от их мест ночевок. Он обнаружил, что леопарды нападают на павианов (и убивают их) только в темноте. Они никогда не делают этого в светлое время суток. Вряд ли самцы павианов в состоянии защитить стаю от ночного нападения такого грозного охотника, даже если днем они сами пристают к леопардам[143].
Басси также видел много встреч со львами в разгар дня или в сумерках. Львы слишком крупные животные, чтобы бояться павианов. Каждый павиан, большой или маленький, реагировал на этих представителей семейства кошачьих, взбираясь на дерево и подавая оттуда громкие сигналы тревоги. Иногда после нападения льва взрослые самцы рьяно раскачивают ветки и лают на врага, но только для вида. Эти наблюдения, так же как наблюдения Роуэлл, никак не подтверждают идею о героизме защитников в стае, которая тем не менее вошла в число азбучных истин из учебников антропологии.
У Роуэлл были свои трудности как у женщины-приматолога. Когда в 1961 г. она представила статью в журнал Зоологического общества Лондона как Т. Э. Роуэлл, общество пригласило ее прочитать лекцию перед его уважаемыми членами. Говорят, что члены общества узнали о гендере автора и лектора, только когда Роуэлл вошла в зал. Возникла неловкая ситуация. После лекции предполагался ужин, но никто не пожелал сесть за стол с женщиной. В это трудно поверить, но они попросили Роуэлл поесть за кулисами. Она отказалась[144].
Роуэлл, как и Гудолл, вошла в число женщин-приматологов первой волны, за которой вскоре последовала гораздо более многочисленная вторая волна. В 1985 г., два десятилетия спустя после вышеописанных разногласий, американская женщина-антрополог Барбара Сматс написала мою любимую книгу о павианах «Секс и дружба у павианов» (Sex and Friendship in Baboons)[145]. Тем не менее термин «дружба» вызвал недоумение из-за циничного восприятия природы в те времена. Никто не возражал против отсылок к «врагам» или «соперникам» животных, но могла ли существовать между ними настоящая дружба? Такой термин предполагает, что животные способны нравиться друг другу и быть верными — именно это Сматс описала в своих исследованиях, посвященных павианам. В наши дни мы знаем, что каждому необходимы друзья и семья. Это снижает риск смертности среди социальных животных так же, как и среди людей[146].
В отличие от павианов гамадрилов самцы саванных павианов (анубисов) не навязывают свою волю, и дружба между представителями разных полов у саванных павианов полностью добровольна и основана на взаимном влечении. Эти отношения могут быть сексуальными, но чаще остаются платоническими. Павианы начинают с «флирта» (украдкой поглядывая друг на друга в течение нескольких дней), после чего одна из особей делает «зазывную мину», поднимая брови и дружелюбно причмокивая губами, и пара начинает проводить много времени в обществе друг друга. Они вместе перемещаются и добывают пищу, жмутся друг к другу ночью, чтобы согреться. Здесь нет никакого принуждения, только привязанность и доверие. У каждой самки в стае обычно есть по крайней мере один друг-самец, обычно их бывает двое, и, поскольку самцов меньше, чем самок, иногда у одного самца может быть несколько подруг. У самца-старожила их может быть пять или шесть. Для самки, которая намного меньше самца, огромным преимуществом таких отношений является возможность обзавестись могучим защитником. Друзья-самцы защищают и ее саму, и ее детенышей — от других самок и особенно самцов.
Я наблюдал собственными глазами то же самое, что и Сматс, — в той же стае недалеко от деревни Эбурру в Кении. Закономерность всегда проще увидеть после того, как ее описал кто-то другой, — я изучал эту стаю десятью годами позже. Молодой половозрелый самец, которого ученые назвали Веллингтоном, пришел из другой стаи всего несколькими днями ранее. Он до крайности нервировал остальных павианов анубисов своей наглостью и длинными острыми клыками, которые самец регулярно демонстрировал во время зевоты и угроз. Иногда его загоняли на дерево, но Веллингтон каждый раз возвращался на землю. У пожилых самцов зубы уже стерты или сломаны, поэтому они часто сбиваются в группы, чтобы держать молодых выскочек под контролем. Когда Веллингтон угрожающе приблизился к самке, она закричала и бросилась прямиком к самцу-старожилу, цепляясь за него обеими руками. Ее друг окинул взглядом Веллингтона, который обходил их кругом на вытянутых конечностях, из-за чего казался еще выше. Тем не менее тронуть самку он так и не решился.
Самки доверяют потомство своим друзьям-самцам. Мать может оставить детеныша с другом, а сама тем временем отправиться в поисках пропитания на сотни метров от них. Самец-нянька гораздо лучший защитник, чем сестра или другие родственники. Недавние генетические исследования показали, что почти половина друзей-самцов являются биологическими отцами потомства, которое они вырастили вместе с подругами[147].
Как изменилось наше представление о павианах! Женщины-приматологи показали нам, что отношения между самками и выбор, который те делают, составляют существенный фактор, сопоставимый с влиянием мужской иерархии. От самок напрямую зависит, с кем они спариваются, и они в значительно степени определяют, каких самцов принять в стаю. Дело не в том, что мужчины-приматологи ошибались, делая упор на мужском соперничестве, которое нетрудно увидеть у павианов, но это была лишь половина истории. Так, пришедшие в приматологию женщины привнесли гендерный баланс не только в наше сообщество, но и в наши представления о сообществе приматов.
Нет ничего удивительного в том, что интересы ученых связаны с гендером. Наш подход определяют все факторы нашего происхождения и жизненного опыта, включая образование, гендер, область научных интересов и культуру. Более того, биолог рассматривает поведение животных не так, как психолог или антрополог. Что же касается культуры, мой интерес к конфликтам и их разрешению, конечно же, вызван тем фактом, что я родом из небольшой густонаселенной страны. В Нидерландах согласие и терпимость часто ставят выше персонального успеха. Каждый из нас привносит новый взгляд на вещи.
Но утверждать в этой связи, что истина иллюзорна и что каждый может подстроить реальность под себя, — значит глубоко заблуждаться. Однако это опасное предположение постоянно встречается во множестве книг, романтизирующих женщин-приматологов. Этот жанр типа «красавицы и чудовища» превозносит западных женщин в джунглях как более отважных, чем мужчины, более добрых с животными и способных общаться с природой на уровне, о котором мужчинам остается только мечтать. Началось все в 1989 г. с книги Донны Харауэй «Видение приматов» (Primate Visions) — постмодернистского анализа приматологии, который остается классикой гуманитарного знания. Нет ничего плохого в уважительном отношении к женщинам, но, если посыл состоит в отказе от признания объективной реальности, такое учение становится сомнительным. В своей книге Харауэй полагает, что единственная реальность — это та, которую мы признаем, и что женщины видят ее иначе (и лучше), чем мужчины.
Ее книга вызвала смятение в рядах приматологов, в основном мужчин, но и женщин тоже. Кому понравится быть сексуализированным в том духе, что «…исторически в тех областях, где господствует власть, белые женщины находятся между „мужчинами“ и „животными“»? Или что «…женщина-ученый из
По крайней мере, книга Харауэй подарила нам весьма интересный разбор, когда до нее добрался американский антрополог Мэтт Картмилл:
Это книга, которая сотню раз противоречит сама себе; но я не критикую ее за это, ведь автор убежден, что противоречия — признак интеллектуального брожения и живости. Это книга, которая систематически искажает и тенденциозно отбирает исторические свидетельства; но я не критикую ее за это, ведь автор считает, что все интерпретации предвзяты. Эта книга полна туманной прозы в стиле французских интеллектуалов; но я не критикую ее за это, ведь автору нравится такая проза и она специально училась писать такие тексты. Это книга, которая представляет собой 450 страниц неуместных сведений, по завершении которых читатель натыкается на указатель, после чего книга заканчивается, но я не критикую ее за это, ведь автору кажется приятным и освежающим нагромоздить друг на друга никак не связанные между собой факты в качестве упрека тем, кто скучно мыслит[149].
Проблема книги Харауэй в том, что ученые не ищут приятного «нарратива», так же как не стремятся к единению с природой. Если это происходит, то только как позитивный бонус. Наша основная цель — это знание и объяснения, которые смогут выдержать тщательную проверку. Интеллектуалы-постмодернисты могут верить, что у каждого есть своя персональная правда, но ученые верят познаваемой и поддающейся проверке общей реальности. Если не считать кота Шрёдингера, может существовать только одна истина. Поэтому в науке больше всего ценятся настоящие открытия.
Если бы главным в науке было всего лишь подтверждение наших предположений, нам определенно не стоило бы так тяжко трудиться. Было бы достаточно понаблюдать за приматами пару недель и вернуться с историей, которую мы хотим рассказать. Нам ни к чему было бы проводить годы напролет, потея в естественной среде обитания животных в самых диких условиях, рискуя подцепить малярию, быть покусанными змеями, подвергнуться нападению больших кошек и так далее. Нам также не приходилось бы возвращаться с сумками, полными вонючих образцов фекалий, чтобы их проанализировали в лаборатории у нас на родине. Также ученым-экспериментаторам не нужно бы было выдумывать хитроумные тесты, надлежащие контрольные объекты и исследования, чтобы доказать ту или иную гипотезу о мыслительных способностях объектов исследования. Зачем вообще проводить эксперименты, если мы заранее знаем ответ?
ebooksa