Молодой человек лежал не двигаясь. Только на лбу его надулись жилы. И грудь сжимала судорога.
И вдруг заметался он на своей постели и закричал:
– Оставьте! Оставьте! Оставьте!..
Но между ним и площадью точно каменная стена стояла, и голос его не доходил до площади.
И он продолжал биться на постели и кричал как безумный:
– Не мучайте их!.. Не смейте!.. Оставьте!..
Но люди на площади хохотали над связанными и спрашивали их:
– Убежать не хотите ли? А?..
И топтали ногами связанных и смешивали кровь с грязью…
И по-прежнему глухой, нечеловеческий стон стоял над площадью:
– Ууу!.. Ууу!..
Молодой человек приподнялся на постели и, задыхаясь, стал разрывать свою грудь руками. Как исступлённый кричал он:
– Не могу я!.. Перестаньте!.. Возьмите меня!.. Не могу!..
Он искал кругом, чем бы можно было убить себя. Судорожно хватался за что ни попало. На столе лежал тупой обломок ножа, и он взял его и крепко стиснул в руке…
И исчезла площадь…
В маленькой, сырой каморке тихо лежал молодой человек с перерезанным горлом…
Чорт отворил дверь и медленно поднялся по узкой, тёмной лестнице. Он вышел на улицу, прошёл заставу и повернул на шоссе.
Чорт знал, что, по закону, душа самоубийцы идёт в ад, и мог праздновать полную победу.
Но почему-то не испытывал он никакой радости. Даже сам удивлялся: «Должно быть, стар стал – не иначе… Стар!.. Ну а посмотрел бы я, как с таким праведником справились бы нынешние молодые!.. Они бы до смерти его заколотили, а он бы только радовался. И прямо в рай… Тут жалостью надо взять… Жалостью до окончания довести…»
И чувство, похожее на радостное торжество, шевельнулось в его старой груди. Но сейчас же опять стало тоскливо… «Устал, должно быть… Отдохнуть надо».