Потом была победа

22
18
20
22
24
26
28
30

Хруст соломы за спиной заставил ее вздрогнуть и испуганно обернуться. Через минуту, когда глаза, ослепленные солнцем, привыкли к полумраку чердака, Валя испугалась еще больше. Из соломы неторопливо вылез немец. Тщедушный и сухолицый, с большим ртом и острым подбородком, он моргал и старательно стряхивал с мундира соломинки. Автомат держал дулом вниз. Он посмотрел на Валю, подмигнул ей, хлопнув светлыми ресницами, и сказал:

— Кофе пить… Тринкен!..

Это было неправдоподобно до жути. Валя машинально рванула винтовку и, не целясь, выстрелила в немца.

Он осел на грязный пол, схватился руками за грудь, за сукно темно-зеленого, с алюминиевыми пуговицами мундира, на котором выступила кровь. Глаза его были открыты. Когда Валя подскочила к немцу, в них еще не исчезло изумление перед нелепостью случившегося.

Валя отчетливо помнит, как у нее тогда дрожали руки и лихорадочно стучали зубы. Она уселась возле немца и ревела до тех пор, пока Узелков, явившийся ее проведать, не увел со страшного чердака, где лежал в пыли застреленный Валей человек. Наверное, он спрятался и решил сдаться в плен русской девушке-солдату. Но в плен сдаваться он не умел. Надо было поднять руки, а он предложил выпить кофе…

Потом уже было легче. Стреляли в нее, стреляла и она. Обычно снайперы на «охоту» ходят с напарником. Один лежит с винтовкой, второй ведет наблюдения в стереотрубу и устанавливает поражения. Валя предпочитала работать в одиночку, как работают на снайперских заданиях.

Вот и теперь она тоже осталась одна. Лежала, уставив винтовку на восток, где за разливом сытых трав должны были появиться немцы.

Она увидела их минут через десять. Темные фигуры с винтовками и автоматами на изготовку выписались в окуляре оптического прицела.

Передним шел плечистый, в черном мундире, в фуражке с высокой тульей. «Эсэсман, — подумала Валя, — с тебя и начну».

Она подобралась, прильнула щекой к теплому прикладу и поймала плечистого на скрещение паутинок прицела, дала упреждение и мягко нажала спуск. Сухо лопнул выстрел, тупо отдался в плечо приклад. Немец в черном мундире пошатнулся, сделал два неловких шага и рухнул в траву.

«Тридцать второй», — мысленно отсчитала Валя и передернула затвор винтовки, выбросив теплую, с горьковатым запахом гильзу.

Так начался бой за медсанбат.

Немцы, встреченные в лощине пулеметным и винтовочным огнем, залегли, потом короткими перебежками, скрываясь в траве, стали приближаться к опушке, вытягиваясь тупым клином.

«Оборону рассечь хотят», — догадался Николай.

Немецкий клин перебрался через ручей и стал давить сбоку, оттесняя цепочку оборонявших медсанбат в сторону шоссе. Крайним пришлось попятиться, сбиться поплотнее. Все понимали, что кучей можно продержаться с полчаса, а если немцы рассекут оборону, тогда их уже не остановишь.

«Что же она не отходит?» — тоскливо думал Николай, стреляя по мелькающим в траве немцам, которые уже отрезали пригорок от ельника, где находилась Валя.

Огонь наступающих стал плотнее, прицельнее. Убило раненого старшину, который расстрелял барабан нагана и привстал, чтобы перебежать за деревья. Пронзительно крикнул пожилой санитар, смертельно раненный в грудь. Притихли, словно заснув, двое разведчиков.

Клин атакующих вдавливался в лощину. Николай приказал отходить, чтобы не растягивать и без того жидкую цепочку обороны.

«Не успела уйти», — Орехов напряженно вглядывался в опушку ельника, которая теперь была уже отгорожена просочившимися гитлеровцами, вслушивался, безуспешно пытаясь угадать в трескотне боя одинокие выстрелы снайперской винтовки.

Вдруг стало невыносимо душно. Скрюченными пальцами Николай попытался расстегнуть воротник гимнастерки. Пуговицы не поддавались. Он рванул, что-то треснуло… Она же говорила, что отойдет, если навалятся немцы. Могла отойти и не отошла. Значит…