Деревянные наличники на окнах теткиной избы походили на кружева. Какой-то умелец изукрасил их резными узорами, обыкновенным коловоротом прошил замысловатые строчки и вытесал мягкие изгибы, разделенные частыми зубчиками.
Я наточил топор и храбро взялся за наличник. Разыскав подходящую доску, перенес на нее узор. Затем, уцепив покороче топорище стал осторожно тюкать по доске, стараясь не сбиться с линии, мягким обводом вырисовывающей наружную сторону наличника. Топор то мочалил доску в труху, то делал кривые затесы, то неожиданно скалывал дерево там, где должен быть выступ.
Через полчаса с меня лил пот, а край доски оказался обгрызенным, как старая коновязь.
«Ножом подправлю», — решил я, но тут от неловкого удара топора доска раскололась.
— Испортил, — раздался рядом насмешливый голос. — Это тебе не книжки писать.
Оказывается, Матвей, усевшись на груде бревен, уже минут пять наблюдал за моей работой, неторопливо посасывая папиросу.
— Лекало надо было сделать, — попытался я оправдать свою неудачу.
— Лекало здесь ни при чем, Андрей Иванович, — усмехнулся Матвей. — Топорик, видно, в руках годов десять не держал? Во как!
Прищурив единственный глаз, Матвей повертел в руках гнилой наличник, который я пообещал тетке заменить.
— Правильного пошиба был мастер. — Он погладил корявыми пальцами полусгнившие узоры, ощупывая их так, как слепой ощупывает вещь, чтобы запомнить ее. — Дай мне топор.
Топор играл. Иначе и нельзя было назвать быстрые и точные удары. То легкие, высекающие плавные полукружья, сходившиеся друг с другом, словно крылья чаек; то сильные, делавшие глубокий затес, такой ровный, будто его вырезали бритвой. Широкое глубокое лезвие топора в руках Матвея послушно вырубало крошечные зубчики, словно рубанок, равняло края доски и с одного маху аккуратно отсекало угольнички.
Когда наличник был вытесан, Матвей попросил стамеску и принялся орудовать ею так, словно это была кисть. Легкими нажимами большого широкого пальца он заставлял стамеску снимать с доски желтые завитки стружек. И с каждым его движением все яснее и яснее проступал на дереве простенький орнамент лесных колокольчиков и березовых листьев.
Папироса у Матвея давно погасла, он забыл про нее. Поставив наличник на ступеньку крыльца, он смотрел на него, не отрываясь, минуты две и затем добавил стамеской два-три штриха, от которых наличник, казалось, заулыбался мягко и застенчиво. Так улыбался сам Матвей, разглядывая свою работу.
— Маленько руки погрел. — Он подал мне наличник. — Скажи Устинье, чтобы завтра на огороды приходила. На капустную рассаду ее поставлю.
Я не отпустил Матвея. Нырнув в широкий зев русской печки, я вытащил все, что там было. Затем достал из чемодана московскую бутылку коньяку.
— Вы же настоящий художник, Матвей, — я подливал ему коньяк в граненый стакан. — Вам в город надо переселяться.
— Мой дом здесь, трое ребятишек подрастают, а ты меня на сторону сманиваешь. — Матвей неожиданно сверкнул глазом и отставил в сторону стакан с коньяком.
— Нельзя же вам зарывать в деревне свой талант! — горячился я. — В городе тысячи людей увидят ваше мастерство… Оценят его красоту.
Обветренные губы Матвея сжались, на лбу набежали частые морщины, и о́спины на его лице стали отчетливее.
— По-твоему выходит, в деревне и красота ненадобна? И где ты только, Андрей Иванович, таких думок нахватался? Отцы и деды наши свое мастерство тем и уберегли, что не напоказ работали, а для души, себе и людям на радость.
ebooksa