Оглянувшись, я увидел, что Холодов догоняет нас. Он бежал, грузно топая сапогами. В руках у него был моток веревки.
Лешка поглядел на меня и не остановился. Он бежал рядом, и мне было слышно его прерывистое дыхание. Когда топот Петюни стал настигать нас, Лешка ускорил бег и обогнал меня. Ему хотелось, чтобы я оказался между ним и отцом. Я понимал, что Лешке сейчас очень страшно. Но он бежал, упрямо нагнув голову и прижав к груди руки.
— Стой, тебе говорят!.. — Холодов рявкнул над моим ухом так, что Лешка сразу словно споткнулся о невидимую преграду.
— Отца не слушаешься? — Холодов рванул Лешку за плечо. — Я за тебя сено буду носить?!
— Он со мной идет, — стараясь говорить как можно спокойнее, сказал я Петюне. — Он будет помогать мне…
— Нечего ему бездельничать, — зыркнув тяжелыми глазами, оборвал меня Петюня. — У него работа есть. Зачем мальчонку сманиваешь?
— Я сам пошел с Андреем Викторовичем, — сказал Лешка. — Не буду я сено носить… Все люди на пожаре, а мы…
— Сейчас я тебя научу, как с родителями разговаривать! — и Холодов хлестнул Лешку собранной в моток веревкой.
Лешка втянул голову в плечи и, как зайчонок в куст, нырнул за мою спину.
— Когда Холодов снова веревкой замахнулся, я парня рукой загородил, — рассказывал я. — А он мне по обожженному месту так секанул, что в глазах потемнело… Ну, тут я уже не стерпел и дал ему в отместку…
Я замолчал. И только тут ощутил напряженную тишину в красном уголке. Кто-то, шевельнувшись, скрипнул скамейкой, и этот надсадный деревянный скрип холодком резанул меня по душе.
Я поднял голову и увидел, что в упор на меня глядит сотня глаз. Верит мне и не верит…
— Так было дело, Алеша? — спросил Кузьмин.
Лешка встал и сказал:
— Так.
И заплакал. Плакал он почти беззвучно, уткнувшись лицом в старенькую кепку. Теперь мне стало понятно, почему Алексей Холодов терпеливо сидел на скамейке перед товарищеским судом.
— Уймись! Чего разнюнился? — цыкнул на сына Холодов. — Ступай домой…
Лешка встал и, глядя себе под ноги, пошел из красного уголка. Собравшиеся расступились перед ним. До самой двери он шел по людскому коридору, не смея поднять глаз. И горе его было так велико, что никто не решился сказать ему ни слова в утешение.
— Зачем сено у Холодова из плоскодонки в воду вывалил? — неожиданно спросил меня Кузьмин.
— Не знаю, — честно признался я. — Не стоило его вываливать… Не в сене дело было.