Может, смерть, выстрелы и взрывы незаметно вытравляют из человека все человеческое. И становится он только солдатом. Злой, умелой машиной, которая обучена убивать. Бездумно всаживать из автомата, из винтовки, из пистолета пули в другую такую же стреляющую машину.
Вчера написал Николай письмо отцу. Вместе с письмом отдал писарю коротенькую записку, где просил в случае смерти известить об этом Валю Грибанову в снайперском взводе дивизии.
Зачем он написал эту записку, Николай не знал. Не нужна она будет снайперу Грибановой. Удивленно покрутит в руках, скажет девчатам, что знакомого разведчика убили, земляка. Хороший вроде был парень… Потом сунет куда-нибудь и забудет.
Последний раз Николай видел Валю месяц назад в передней траншее. Она со своей напарницей возвращалась с «охоты». Поздоровалась, спросила, как воюется, не нужна ли подмога разведчикам, чтобы от фрицев отбиться. Николай ответил, что без снайперской помощи жизнь у него тоскливая, а тоска на фронте хуже немецких пуль. Что хорошо бы укрепить снайперское шефство над разведчиками и устроить как-нибудь встречу товарищей по оружию в спокойной обстановке.
Валя засмеялась и сказала, что от встречи бы она не отказалась, да старшина Узелков у них во взводе к таким встречам лют.
— На двести метров к расположению не подпускает… Бережет наши бедные головушки от товарищей по оружию.
Пехотинцы, слушая занозистый разговор разведчика и снайпера, похохатывали и давали практические советы. Вот и все. Постояли и разошлись. Встретятся ли они снова, Николай не знал, а записку просил передать.
Потрескивали в печке поленья, которые неторопливо подкладывал Гусейнов. До войны работал он чеканщиком по меди в каком-то знаменитом ауле с гортанным, плохо запоминающимся названием. Родился Гусейнов в сакле и, наверное, сейчас вспоминал неяркий, сложенный из камней камелек с закопченной железной треногой и жаркие угли карагачевых веток. Худые щеки Гусейнова были гладко выбриты, и отсветы горящих поленьев мягко бродили по ним.
— Довольно тебе нажаривать-то, Гусейнов, — прикрываясь рукой от огня, Петухов отодвинул в угол котелок с варевом. — Надо, чтобы на малом жару доспевало, а ты такое пламя пустил…
Гусейнов не шевельнулся. Словно и не слышал Петухова.
Юрка Попелышко подошел к двери и распахнул ее.
— Темнеет уже. — Он присел на пороге. За спиной его было налитое густой синью вечернее небо, а в нем — щетинистые верхушки сосен.
Юрка сидел и думал: признаваться лейтенанту, что он не умеет плавать, или не признаваться? Когда он узнал, что разведчики будут переправляться вплавь под прикрытием плота с манекенами, первой мыслью Юрки было признаться во всем и попросить лейтенанта, чтобы тот разрешил ему лечь на плоту вместо одного из манекенов. Плыть, придерживаясь за плот, дело рискованное. Отшвырнет взрывом — и каюк! Потонешь без всякой пользы. Потонуть на войне — такого и не придумаешь!
Юрка терзался мыслью, что он обманывает разведчиков, старшего сержанта Орехова, Харитошкина, лейтенанта. Но признаться не хватало сил. И так, можно считать, он великим нахальством влез в состав штурмовой группы. Лейтенант, конечно, обрадуется предлогу, чтобы Юрку из группы вытурить. Не очень-то жаловал командир взвода разведчика Попелышко. Считал его недомерком, на которого по ошибке надели солдатскую шинель. Как Юрка ни старался, он всегда замечал насмешливую ухмылку лейтенанта. Тоненькую и такую ехидную, что у Юрки все внутри вскипало. И невольно начинали чесаться кулаки. В другом месте он бы не стерпел над собой насмешек. Но на командира взвода с кулаками не кинешься. Это тебе не малый с соседнего двора на Пятницкой улице.
Из штурмовой группы уходить Юрке было нельзя. Тем более что вчера он написал Светке два письма, в которых намекал, что ему доверили выполнение особого задания… Одна Светланка его понимает, не считает молокососом и гордится им. В письмах так и пишет: «мой любимый, смелый солдат…»
— Попелышко, что у тебя портянки торчат? — услышал Юрка скрипучий голос Харитошкина. — Наверни хорошенько, чучело…
Юрка досадливо крякнул. Навязался этот старикан ему на голову. Вроде и не смотрит, а все замечает. Не так встал, не так шагнул, не так замаскировался… И пилит и пилит Юрку, зудит над ухом, как комар, и не отвяжешься от него.
Попелышко послушно отошел от двери, уселся на нары и стал перематывать портянки. Мотал, не торопился, натягивал на ноге, разглаживал ладонью складки, а когда обул ботинки, то так же, как Харитошкин, потоптался, проверяя, хорошо ли получилось.
— Вот так бы с самого начала, — одобрительно сказал старый разведчик, — а то гомозишь, торопишься без толку.
Попелышко забрался на нары, чтобы скрыться от глаз Харитошкина. Начал думать, что сейчас, наверное, Светланка сидит на диване, поджав ноги, и зубрит учебник. От этого ему стало легче.
ebooksa