Лёва-Жид поведал мне, как он оказался на этапе. Получив свои очередные семь лет, он очутился на одной из командировок строгого режима в Коми АССР под Сыктывкаром. А на той зоне правил борзый «Хозяин»: из молодых реформаторов, который захотел оставить своё имя в исправительной системе, пытаясь доказать, что сможет «перековывать» «Воров в законе» и криминальных «Авторитетов». А тут Лёва-Жид пришёл, он его месяца четыре в ПКТ («помещение каменного типа» — тюрьма в тюрьме) гнобил, «морозил» вовсю, а когда Лёве-Жиду надоело, он решил свалить с этой «сучьей» зоны: напросился к «Хозяину» на встречу и вогнал тому в брюхо заточку по самое «не могу»…
Следствие, Суд, прибавка до одиннадцати лет, первые три года — отбывание в крытой тюрьме. Вдруг Лёва-Жид, видимо найдя во мне благодарного слушателя, углубился в воспоминания о детстве, о своей семье. Я с интересом внимал его монотонной речи и лишь изредка, если что-то было непонятно, задавал вопросы…
Его рассказ-воспоминание растрогал меня настолько, что я записал его почти дословно в свою тетрадь, которую удалось-таки вывезти на свободу. Предлагаю его вашему вниманию, сохраняя колорит и самобытность рассказчика…
«— Сейчас слушаю, как барабанит за окном дождь, вспоминаю отца…»
Речь Лёвы-Жида лилась ровно и монотонно.
«— Наверное, потому, что в день его смерти стояла такая же погода: шёл сильный дождь… Показалось: я вижу этот дождь…
— Отец лежал тогда в больнице, — продолжал Лёва-Жид, — и мы с матерью почти каждый день по очереди ходили его навещать. Положение у него было тяжёлое. Полный паралич, неподвижно сковавший его в кровати, да ещё немота в полной мере ещё больше раскрыли доброту его карих глаз, и они, глубоко ввалившиеся, ласково смотрели на меня, когда я сидел рядом и гладил его большие, вузлах, мозолистые руки…»
Лёва-Жид вдруг замолчал, и чуть слышный стон вырвался из его груди. Я уже хотел было предложить ему прекратить воспоминания, если они вызывают такие тяжкие страдания, но он поднял глаза на меня, и в них открылось столько боли и вины, что я сразу понял: ему нужно выговориться. Во что бы то ни стало! И выговориться прямо сейчас.
«— В тот памятный день, — продолжил свои воспоминания Лёва-Жид, — мать прибежала в школу и попросила меня сразу после уроков сходить к отцу: заболела её сменщица, и она вынуждена была остаться и на вторую смену. После уроков я пошёл к отцу, но, проходя мимо спортплощадки, увидел пацанов из нашего класса, которые начали играть с нашим давним соперником по футболу — седьмым, А". Разве я мог пройти мимо? Конечно нет!..»
Лёва-Жид закурил, затянулся и выпустил облачко дыма:
«— Время летело незаметно, и после того как счёт был тридцать на тридцать, я поспорил с одним пацаном из-за пенальти и на его визг ответил ударом. На мою беду, мимо проходила его мать и всё увидела. Подхватив чей-то ремень, она кинулась на меня, чтобы защитить своё чадо. Я припустился наутёк, легко оторвался и пулей рванул в свой подъезд, на четвёртый этаж. Я даже не думал, что она побежит за мной. Пока искал ключ в портфеле, тревожные телефонные звонки за дверью призывно просили поторопиться.
Сорвав трубку, я не успел выговорить и слова, как какая-то женщина назвала нашу фамилию. Почему-то в груди моей стало холодно-холодно, и вдруг я услышал, что час назад скончался отец. В трубке гудели короткие гудки, а я всё стоял, ошеломлённый этой вестью. Даже никак не среагировал на мать того пацана, как фурию влетевшую в квартиру и сразу захлеставшую меня ремнём по лицу, спине, плечам.
Я не чувствовал никакой боли, а слёзы градом текли из моих глаз по щекам, оставляя соль на разбитых губах.
Женщина, видимо удивившись тому, что я не защищаюсь, прекратила хлестать меня и спросила:
— Что случилось?
И когда я с трудом выдавил, что умер отец, неожиданно погладила меня по голове, достала платочек, поплевала на него и вытерла разбитые в кровь губы. Потом, что-то бормоча про себя, направилась к выходу и закрыла за собой дверь. Я вышел на балкон и подставил лицо под хлёсткие струи дождя. Сколько я тогда простоял так, не знаю, но потом, не зажигая света, продрогший до костей, промокший до нитки, я упал на диван. И в душе моей всё давило и давило чувство вины: отец ждал меня, а я?..
Поэтому с тех самых пор, когда вспоминаю тот день, я всегда ощущаю чувство своей вины. С отцом меня связывала большая дружба, и, сколько ни вспоминаю себя с ним, не могу припомнить, чтобы отец хотя бы раз отнёсся ко мне не как к равному себе. И его я слушался больше, чемматъ…»
Я на миг представил себя на его месте, и внутри так защемило, что мне стало дурно.
Лёва-Жид заметил и тут же сказал:
— Может, я зря тебя напрягаю своими болячками?
ebooksa