Молчит. Запутался. Эти двойники доконали-таки его.
Я подготовлен: еще накануне, как выражаются шахматисты, проанализировал позицию. Еще тогда сложилось у меня впечатление, что двойник Ехичева, этот знакомый незнакомец, черт его знает откуда взявшийся в подъезде и куда сгинувший, — фигура вроде бы сверх комплекта. Когда мы делали первые попытки установить личность потерпевшего, она оказалась на месте, но как только возвращался я мысленно к началу событий, места для нее не находил. Словно бы подброшена была она умышленно, а мы ведь с полковником Величко такой возможный ход в свое время не сбрасывали со счетов.
— Послушайте, Геннадий Васильевич, — обращаюсь к Подгородецкому, но будто размышляю сам с собой. — А был ли этот двойник в подъезде? Может, его и не было?
Подгородецкий теребит галстук.
— Как это не было? В каком смысле?
— А так. Померещилось. Придумалось. Вы-то были тоже навеселе.
— Ну, если это нужно… — прикидывается он дурачком, но я-то вижу, как накипает в нем то ли паническое возбуждение, то ли слепая ярость. — Если нужно, пожалуйста. Пишите.
— Нужно? — переспрашиваю. — Кому?
— Кому же! — все еще сдерживается. — Не мне!
— Правда нужна, Геннадий Васильевич, прежде всего вам, — говорю как бы вскользь. — А я до нее доберусь и без вашей помощи, будьте уверены!
Он глотает слюну и не может проглотить.
— Долго добираетесь! Тянете резину! Так можно и в могилу свести по стопам Тамары Михайловны, ушедшей навеки! Да я не правды боюсь, Борис Ильич, а вас! — произносит он, хищно оскалившись. — Правда моя со мной во веки веков, а к вам попадет, вы же ее против меня повернете! — И вдруг виноватая улыбка сменяет хищный оскал. — Скажу вам правду, Борис Ильич. Пишите.
Я близок к цели, но удовлетворения не ощущаю.
— Тяжелый вы человек, Геннадий Васильевич, — массирую пальцы. — Рука уже — верите? — задубела! С вами бумаги не хватит.
Он стеснен, пристыжен, глаза опущены, но лоб не морщит больше: самое трудное позади. Так ли?
— Кто из нас тянет резину, это еще вопрос, — ворчу. — Разве что продублировать нам протокол на пленке? — Встаю, достаю из сейфа магнитофон. — Вы не смущайтесь, техника обычная, а с вашими вариантами надо робота сажать, чтобы протоколировал. — Включаю. — Ну, бывает, меняют показания, но не до бесконечности же!
Кто тянет резину? Я. Медлю. В девяноста случаях из ста это к добру не приводит. Первая заповедь остается в силе: куй железо, пока горячо. Я, как известно, имел возможность совсем недавно в этом убедиться. Что, если Подгородецкий одумается, да и магнитофон спугнет его? Но у меня интуитивное чувство: с ним нужно именно так. С другим — иначе, другой насторожится, замкнется, а он, мне кажется, напротив — бросит валять дурака. Обойдемся пока без морали — вот наш выигрыш во времени. Приступим.
— А эта техника для меня привычная, — косит Подгородецкий глазом на магнитофон. — Я к нему ничего не имею, пускай себе крутится.
Пускай себе крутится; пошли по новому кругу.
— Итак, — говорю, — двойника никакого не было. С этого, пожалуй, начнем?