Последняя инстанция

— Да что мораль! — потряхивает головой. — Сожгло уже всего! — показывает где — повыше живота. — У вас, говорят, когда обвинение дадено, суд — последняя инстанция. А последняя инстанция, Борис Ильич, самая последняя, дальше которой нету, — в человеке. В сердце! Вот обида, — добавляет, — пленка кончилась. А то бы я на ней запечатлелся благодаря такому яркому высказыванию.

— А вы не горюйте, — отвечаю. — Вы и без того запечатлелись.

Вот как расстаемся мы с Подгородецким — и легко и нелегко, и шутя и не шутя, и вроде бы поставив какую-то точку, а точка-то не поставлена. Верный ли избран мною тон? Думаю, что верный. С Подгородецким нужно именно так, а почему — не знаю.

Строгость, как вначале, жесткой маской сковывает его лицо. Он, конечно, рад и счастлив, что я отпускаю его, но показать этого не хочет.

С шуточками покончено.

— Разрешите идти?

— Идите, Геннадий Васильевич. А если надумаете что еще, милости прошу.

Шутя и не шутя, и вроде бы точка поставлена, но до нее нам еще далеко.

— Спасибо, что поняли, — поворачивается он к дверям. — По-человечески. — И уходит.

А что я понял?

Вот просмотрю протокол, прокручу запись — подумаю. Но появляется наша секретарша: Константин Федорович свободен. А я просил ее дать знать, когда освободится. Мы с ним с глазу на глаз после партийного собрания еще не говорили. Я, признаться, испытываю некоторую неловкость. Но иду. Свеженький протокольчик в папочке; понадобится пленка — послушаем.

Величко склонился над бумагами, не поднимает головы, рука с шариковым карандашом наготове — сейчас поставит визу.

— Темпы, Борис Ильич, темпы! Когда вы, в конце концов, родите заключение?

Это по квартирным кражам.

Клянусь здоровьем, как говорит Подгородецкий, к понедельнику будет у начальства на столе. Не загрузили бы только в субботу, а воскресенье — мое. За полных два дня рожу.

— Среда, товарищ полковник, последний срок, — страхуюсь.

А он бросает на меня беглый, но колючий взгляд: я его редко так называю.

— Темпы, темпы! А с Энергетической как?

Что-то не нравится ему в бумагах, морщится, визы не ставит, а я раскрываю папочку, выкладываю свеженький протокольчик.

У него манера: сперва полистает, как нетерпеливый любитель занятной интриги, заглянет в конец, словно бы прикидывая, стоит ли браться, а потом уж возьмется.