— Здесь она не замешана, — отвечает. — Предпочел бы честный бой из трех как минимум раундов. Ненавижу пережитки, но иногда скорблю, что в наш век не приняты дуэли.
— Мысль не оригинальная, — замечаю насмешливо. — Что-то подобное встречал у одного поэта.
Мосьяков удивлен:
— Интересуешься поэзией?
— Было, — говорю. — По долгу службы. Приходится иногда подчитывать. Сегодня поэзию, завтра — бухгалтерский учет или какое-нибудь пчеловодство. Попалась бы ваша светлость в мои руки, подобрал бы по газетам полное собрание сочинений и тоже прочел. Отмычек на свете много — больше, чем замков. Было бы только время.
— Понимаю, — кивает Мосьяков. — А если попадусь, учти: мое полное собрание у твоего начальника в голове. Можно не утруждаться.
Колкость? Не первая, кстати. По-видимому, с Константином Федоровичем не в ладу.
Мы идем через сквер на Пушкинскую, — ведет Мосьяков. Это мой ежедневный маршрут — на работу и с работы. У меня уже все прошло, что было за столом, — тот легкий хмель. И то, что было на балконе, — тоже. Мне радостно оттого, что все прошло: день, вечер, год; еще бы только ночь прошла, я жду, когда наступит утро. В сквере деревья белые и бело на аллеях. Мы с Мосьяковым идем по целине. Снегу нападало порядочно, и все после полуночи, и никто еще здесь не ступал. Скамейки тоже белые — увязли в сугробах. Значит, повезло: не наткнись Подгородецкий на потерпевшего в своем же подъезде и не опознай его по фотографии, черт те куда завел бы нас ложный след. Мы в выигрыше — благодаря Подгородецкому. Выручил нас.
— И за то спасибо, — говорю я вслух; Мосьяков косится на меня, добавляю: — Хоть вырвались на воздух!
— Плохо начинаешь год, беглец. Обидели небось?
— Это тебе лучше знать, — отвечаю фамильярностью на фамильярность. — Не я сбежал, а ты.
— Согласен на ничью, — бурчит он. — Сбежали оба.
Мы уже идем по Пушкинской, тут недалеко до управления.
— Причины разные, — говорю. — Но не будем вдаваться.
— Не будем, — соглашается Мосьяков.
Свежий воздух явно ему на пользу.
— Вернемся, может? — делаю последнюю попытку.
Он отвечает мне не сразу, но зато с претензией на глубокомыслие:
— Когда человек заблудился, и знает это, и все же идет, не сворачивает, он не дурак и не безумец. Он прав: нельзя сворачивать, если даже заблудился. Иначе возвратишься туда, откуда пришел.
— Вариант не самый худший, — говорю.
ebooksa