У писцов находится это легитимное право! И получается, что «писцы» – террористическая организация, которая просто борется с другой террористической организацией. Или, точнее, сами называют «террористом» всякого, кто подозревает, что тут дело не чисто: они тут же оказываются в «террористах». Вот в чём проблема.
Комфорт – это расчеловечивание. Человек, который идёт по пути комфорта, может, естественно, воздерживаться от экстази или героина, не ходить на всякие дансинги и просто считать, что семья, досуг, хождение с детьми в зоопарк, поездки на море, – это всё законные вещи, в рамках которых мы должны существовать. И это общество предоставляет массу возможностей. Как американцы очень любят говорить, что «у нас равные возможности, ты можешь пойти куда угодно, делать что угодно, но вот ты, к сожалению, избрал такую дорогу тёмную, плохую и сел в тюрьму… а мог бы поступить в Гарвард или более скромный университет, и если бы ты хорошо учился, то получил бы стипендию от штата»…
Это всё колоссальная ложь, потому что на самом деле в чём смысл этих «возможностей выбора»? Они абсолютно тупиковые, потому что они никогда и нигде не кончаются. И когда читаешь американскую литературу, то потрясает то, что ключевым словом там является normalcy[71]. Люди могут испытывать невероятные, занятные приключения (иначе читать никто не будет), они проходят через всякие интриги, риски, опасности. Но к чему они выходят и что является финалом и подарком в конце? Normalcy. Когда после всех интриг герой наконец выходит на улицу, вдыхает воздух и смотрит, как дети играют, машины едут, и он понимает, что мир идёт своим путём, всё на кругах своих и наконец мы видим normalcy.
Верность и предательство
Верность и предательство – это две фундаментальные характеристики человеческого пространства. Мы раньше говорили о том, что стержнем человеческой ситуации, человеческой юдоли, рождения, является боль. И эта боль формирует всё.
Но я хотел бы начать с того, что нашей интеллектуальной задачей в этой беседе является освобождение категорий «верность» и «предательство» от этического содержания, от этического характера. Рассматривать эти категории не как этические, а как экзистенциально-гносеологические. Верность и предательство как инструменты познания или как инструменты реализации того, как человек познает мир и как он в этом мире себя позиционирует.
Мы ещё раньше говорили о том, что когда человек рождается, находится в колыбели, он ещё просто воспринимающий «кусок мяса», который не знает, что он – «Я», что вокруг него чужая среда. Ничего он не знает, но мать сюсюкает над ним, через его телепатический потенциал вгоняет в него смыслы, даёт ему язык. А язык соединяется с чувственными впечатлениями: «боль», «удовольствие» и прочее.
И первым результатом этого у маленького существа появляется различение «Я» и «не-Я». Это самое первое – «Я» и «не-Я». Собственно говоря, 90 % людей, а может быть и 99 %, на этом тормозят: «Я» и «не-Я». Но дальше может быть сложное развитие понятия «Я». Скажем так: подавляющее большинство не отходит от тела. «Я» – это то, что связано с непосредственным переживанием тела, телесности: моя кожа – это граница моего «Я». А вокруг – среда. И желательно, чтобы эта среда была комфортна, не несла боли. Но ребёнок учится ожидать подвоха, учится тому, что среда может в любой момент обернуться неожиданным: горячим, колющим, режущим и так далее. Среда враждебна.
Освобождая понятие «предательство» от этического содержания, мы полагаем, что предательство есть не что иное, как идентификация себя как тела: это «Я» – а вокруг меня «чужое». Это то, что человек избирает в качестве линии поведения по отношению к среде. Вот, я должен защитить себя, это «Я», от посягательств «чужого». Потом ребёнок вырастает, становится большим и говорит: «Знаете, ребята, идите вы лесом». Но ему говорят, что он должен то-то и то-то. «Вот есть семья, которую ты должен защищать, есть родина, которую ты должен защищать, ты должен быть верен тому-то и тому-то… есть общечеловеческие ценности», а он отвечает: «Идите вы лесом, потому что всё это – не я!».
И когда социум работает с человеческим материалом, он работает, скажу резко, с «предателями». Люди – это предатели, потому что люди ориентированы на собственное «Я», вокруг них чуждая среда. И эта организованная среда в виде страны, государства, иерархии и так далее, должна манипулировать, «развести» этих предателей так, чтобы держать их «предательство» под контролем: чтобы они служили социуму. А как это сделать? Ведь 90 % людей ориентированы на предательство и не понимают, что это предательство, они не знают, что это предательство. Они думают, что они в своём праве…
Да всё что угодно. Вот школьника поставь перед выбором: или ты сейчас сдашь того, кто разбил окно, или тебя исключат. И понятно, что 90 % школьников сдаст того, кто разбил окно, и скажет всё, что нужно, потому что он про себя думает: «Ну это же Я, и Я-то ближе к себе». «Своя рубашка ближе к телу» – эта фундаментальная народная мудрость описывает экзистенциал, этот гештальт основной массы людей. И поэтому они готовы предать всё что угодно, при этом считают искренне, что защищают себя. Вот есть моё «Я», а вот там – чужое, которое на него посягает: «А я вам что – должен, что ли?!».
Ребёнок в колыбели очень скоро научается чувствовать себя один против всего мира. Но когда он идёт уже в ясли, в детский сад, в школу, то, в общем-то, это всё продолжается. И когда на него наступает серьёзный вызов, сопровождающий угрозы боли, то конечно он готов сдать всё, потому что он даже не понимает: «А какое это отношение имеет ко мне? Почему я должен скрывать того, кто разбил окно? Я-то чем ему обязан? Меня ещё выгонят. Да, конечно, я его сдам». И это 90 %, если не 99 %, людей. Поэтому всё, что работает с людьми, работает с предательством как исходным материалом.
Откуда же берётся верность? Прежде всего есть один процент, у которого тоже есть идентификация «Я» и «не-Я», но по другой чуть-чуть линии. Прямо скажем, что вот это «Я» и «не-Я», которое мы описали, – это инфантильное «Я» и «не-Я»: там вообще фактор воли отсутствует. Есть некое тело, и оно озабочено прямыми потребностями ускользнуть от неприятного, ускользнуть от вызовов. Но если расширить идентификацию, то ситуация становится сложнее.
Если у человека есть воля, а воля – это очень сложный феномен, рождение и генерацию которого очень трудно проследить. Но можно сказать одно: человек, который имеет верность как качество, он всегда принадлежит к архаическому сообществу. «Архаическое» – это на современном, либеральном, языке. Потому что всё, что является не инфантильным, «крутым», либералы называют «архаическим». И вот человек говорит: «Я не сдам своего сюзерена, потому что я самурай; я не сдам своего батьку, потому что я бандит и принадлежу банде, а в нашей банде такие понятия», – то есть он принадлежит какой-то общности, которая для него важна для более глубокой самоидентификации, нежели телесное «Я», оболочка. Это уже аристократический момент – он самурай, он рыцарь, он воин, он бандит, он человек, который принадлежит к некоему ядру, противопоставленному более низкой и долженствующей быть преодолённой среде.
Тот, который идёт без воли по течению и ускользает от боли, он ведь не видит, что среда вокруг него каким-то образом ниже его, – наоборот, он является убегающим, защищающимся, он подчиняется. Это та же самая тема, которую развивал, кстати говоря, Гегель, когда говорил, чем отличается господин от раба: раб убегает от смерти, а господин смотрит ей в лицо. Здесь, в данном случаем, мы видим, что господин всегда имеет некую принадлежность к определённому кругу избранных, он не одинок. Инфантил, лишённый воли, одинок.
Но тут есть такой интересный момент: социум заставляет, в случае необходимости, обеспечить себя со стороны массы предателей некоторой верностью в определённые периоды, – в периоды стрессов, войны и так далее, – когда им навязывается некое большое коллективное «Я», не требуя при этом от них волевого усилия и избранности, «самурайскости» и так далее. Им говорят «Родина-мать зовёт!» и так далее, – и они даже, может быть, испытывают какое-то экстатическое чувство, погружаясь в некую общность…
ebooksa