Почему такая истерика, почему всё время об этом говорят, воспроизводят этот дискурс? Потому что они напоминают о боли, а напоминание о боли – это конец комфорта, это незаконно. А комфорт – это легитимно, это законно. Это «цивилизация». И вот те, кто принадлежит цивилизации, должны исключить тех, кто напоминает о варварстве, то есть о боли. Но и, соответственно, вера считается частью варварства, частью Тёмной эпохи. Почему она должна быть исключена и подавлена? Потому что она связана с болью.
Здесь мы подходим к некой фундаментальной алгебре ряда категорий, которые я выкладываю, рассуждая о человеческом факторе. Вот комфорт – он не имеет ничего общего с блаженством, которое является совершенно другой дорогой, совершенно другим состоянием. Он противоположен боли. Этот дуализм, это дуализм динамики истории. Но мы же не можем сказать, что боль ушла; комфорт – да, – комфорт присутствует и становится главным. Но боль-то не ушла.
Боль есть: во-первых, человек ревнует, берётся за тот же самый утюг, есть война, наконец, есть спецслужбы, суд и тюрьма. Но цивилизация умеет состроить, соорудить в головах людей такую матрицу, в результате которой они воспринимают комфорт как всеобщую данность, а боль – как эксклюзив, как некое вторжение.
Я приведу простой пример: США – это полицейское государство, в котором прав человека меньше, чем в СССР (это факт – тут спорить не будем). Кто-то скажет «Я там был – и там прекрасно», кто-то скажет «сильное преувеличение», но взять хотя бы Patriot act[69] и этот «патриот-акт» предполагает массу вещей, которые в СССР были немыслимы. Хотя бы обыск, проводимый без хозяина дома, или то, что выделывали ФБР и полиция в Бостоне во время поиска Царнаевых, когда 10 тысяч человек были вышвырнуты, как кролики, из своих домов, поставлены на колени перед своими домами на лужайках, руки за голову, и там проводился обыск в их отсутствие, и никто даже не пикнул. Но при этом все эти люди погружены – кроме некоторого количества левых, которые пишут возмущённые тексты о police brutality[70] и так далее, – все эти люди погружены в убеждение, что они живут в цивилизованном, комфортном пространстве. Самом комфортном.
Хотя количество боли в чёрных кварталах или азиатских кварталах достигает, может быть, даже и «архаического» уровня где-то, если учесть пересекающиеся слои. Та же police brutality, та же деятельность мафии, те же самые разборки банд и так далее, то же отношение в семьях и прочее, но при этом эти люди чувствуют себя принадлежащими к цивилизации. Это великая иллюзия. Здесь мы сталкиваемся с феноменом диктата описаний, когда мы обнаруживаем, что действительно реальность – это не более чем описание.
Я бы сказал, что это не совсем даже логично, потому что Кинг был как раз политкорректный, абсолютно «софт». Потому что если уж писать такие вещи, от которых белый может огрести, то «Малколм Икс жив» надо писать. А они друг друга терпеть не могли, потому что Малколм считал, что Кинг – «прогибающийся» такой сопляк, конформист, который всё сдал. А тот считал его, конечно, экстремистом. И между ними была только одна встреча. Они просто поговорили – примерно как Эрдоган с Путиным – и разошлись. После этого Малколм был убит. Но и Кинг тоже был убит. Так если писать уж что-то такое…
Здесь как раз я бы хотел подчеркнуть, что матрица построена на идее тотальности и легитимности комфорта, его абсолютной исключительности, которая всё занимает. А боль есть нечто парадоксальное и внешнее. Человек, который живёт, сталкиваясь с болью, всё равно считает, что он живёт в цивилизованном обществе, где все играют по правилам, всё комфортно и так далее: риск исключён из его сознания, риск и боль, ожидание боли. Когда эта боль приходит, она является чем-то таким… Ну, преступники, например.
Государство присваивает себе право на насилие. А ведь в предыдущих обществах – я имею в виду общества фараонов, кесарей, да даже королевы Виктории, – государства в нашем смысле не было. Почему не было в нашем смысле государства? Потому что государство – это аппарат. И это аппарат – не просто аппарат, как говорил Ленин, «насилия и принуждения» (конечно, это так), – но это аппарат прекращения коммуникации между «верхом» и «низом».
Раньше такая коммуникация была. Если кому доводилось смотреть «Аббатство Даунтон», то там на протяжении нескольких поколений история аристократической семьи, которая очень хорошо иллюстрирует массу вещей, касающихся не только Великобритании, но и России и кого угодно: внизу, в подвальном этаже, в кухне, находятся слуги, вверху – господа. Но эти слуги и господа непрерывно в коммуникации. А сегодня господа пользуются услугами слуг, которые принадлежат к спецслужбам. Нет коммуникации – с улицы господа не берут себе слуг. А слуг берут из ближайшей деревни – вот в чём дело. Лев Николаевич Толстой брал себе обслугу из ближайшей деревни, и он находился в прямой коммуникации с народом – как любой британский граф или римский сенатор. Они опирались прежде всего на народ, на плебеев и даже на вольноотпущенников. Это значит, что у них не было государства.
Но вот при праведных халифах существовала прямая, хотя и несколько парадоксальная, коммуникация между верхом и низом. Собственно говоря, при праведных халифах нет особенно и «низа» – здесь просто некое братство. Здесь мы обнаруживаем второй полюс веры, – веры, которая основана на интеллектуальной воле утверждения в качестве единственно важного того, чего нет. Потому что другой полюс, когда мы имеем дело с фараоном, от которого, как известно, Моисей вывел свой народ, являлся полюсом веры, основанный на боли.
Это два полюса, которые в неустойчивом равновесии: интеллектуальная воля, которая утверждает то, чего нет, и боль, которая раскрывает потенциал и сущность того, что только есть единственно, потому что ничего нет, кроме этой боли. А эта боль – это встреча с чистым Бытием, которое не имеет определений, потому что в конечном счёте настоящая боль не имеет определений. Вот два этих полюса.
Это «сырая» реакция, это реакция современного человека. Реакция «архаического» человека – это то, что он идёт навстречу этой боли. Я имею в виду зрелого архаического человека, который не бежит, например, от костра инквизиции и с радостью идёт на казнь. Или понимает, что эта казнь раскрывает его человеческую сущность, хотя является крайне нежелательным, предельно негативным фактором в его судьбе. Но именно этот предельно негативный фактор раскрывает последнюю правду его вброшенности в этот мир – боль и финал.
Но всё современное общество построено на, во-первых, комфорте, а во-вторых – на обмане, что боли нет. Но и здесь есть второй обман, потому что если мы посмотрим на глобальную систему, то получается, что комфорт весь на одной стороне, а вот в Сирии, например, – кассетные фосфорные боеприпасы, там боли сколько угодно…
Вот почему такая ненависть к ИГ (террористическая организация, запрещенная в России)? Да потому что ИГ (террористическая организация, запрещенная в России) напоминает о боли, а это – табу, говорить о ней категорически нельзя, потому что боли нет. А если есть боль, то это должно изолироваться, подавляться и уничтожаться. А при этом боль-то всё равно существует в руках этой государственной машины, которая не допускает, чтобы кто-то зашёл с улицы в штаб управления делами и поднёс там обнажённое лезвие к горлу первого лица и сказал, что, если он сойдёт с какого-нибудь пути, – марксистко-ленинского к примеру, то тебе будет больно (
Эксклюзивное, легитимное право на насилие, на причинение боли находится, собственно говоря, не у фараона, а просто у какого-то аппарата, потому что…
ebooksa