Шесть дней

— Не беспокойтесь, мы с Женей присмотрим за детьми и поможем Майе. Идите отдыхайте, — напутствовала она.

Ковров пришел к себе поздно. С такой силой крутнул в замке плоский ключ, что согнул его и с трудом вытащил из замочной скважины. Шагнул в темную, затихшую квартиру и опомнился, переборол охватившее его после разговора с Ларисой ожесточение. Придержал защелку замка, чтобы не было слышно, как закроется дверь, и на цыпочках прошел в свою комнату, — не хотел беспокоить детей и бывшую жену. Оглядел кушетку с небрежно застеленной постелью, не убранную со стола посуду, зачерствевшие куски хлеба… Вспомнил, как отчитывают его, когда, готовя себе еду, он оставляет неприбранным столик на кухне.

Не раздеваясь, опустился на угол кушетки и понуро уставился в пол.

Он устало поднялся, разделся, взял со спинки стула полотенце — оставлять в ванной комнате свои вещи ему не разрешалось — и, сняв туфли, в носках, отправился умываться и ставить на плиту в кухне чайник.

Умывшись, в одной майке, с растертыми до красна плечами и грудью, Ковров стоял в кухоньке у плиты, ждал, когда закипит вода в чайнике. Кухонька была точно такой же, как в той, старой, квартире, где начиналась их с Диной семейная жизнь. Они занимали одну комнату из трех. В двух других жили ее родные: отец, мать, старшая сестра с мужем. Татарская семья из тех, которые бог весть когда осели на Урале. Он сам вырос в здешних краях, недалеко, в деревне, в семье учителя. Отец с одинаковой добротой и уважением относился к своим ученикам — русским, башкирам, татарам, и приучил своих детей к тому же. Но брак с Диной оказался неудачен, она просто-напросто стала изменять супружеской верности. Как же он был смешон, уговаривая ее учиться! Учиться!.. Пошлость того, что произошло, потрясла его. Родителям Дины с самого начала казалось, что даже сравнительно высокая зарплата Коврова недостаточна для их дочери. После семейного разлада — они жили уже в отдельной квартире — Ковров понял, что поведение Дины было как бы естественным следствием воспитания в мещанской атмосфере, которая отравляет человеческую душу. И вот в тридцать с лишним лет остался без семьи. И без всякой надежды…

Из носика чайника повалила густая клубящаяся струя пара. Ковров выключил газ и с чайником в руке отправился по темному коридору обратно в свою комнату. Завтракать и ужинать в кухне ему тоже не полагалось.

ЧАСТЬ II

I

Александр Федорович Андронов возвращался после окончания срока контракта вместе с женой из Индии, из Бокаро. По пути на Урал они ненадолго остановились в Москве. Надо было получить по ордеру «Волгу». Ордера давали не всем, их получали наиболее достойные.

Издавна у Андронова был шестидесятисильный «Москвич», на котором он изъездил все окрестности родного города, и только автомобилист способен понять, что он испытал, получив возможность приобрести новую «Волгу» с мотором в сто двадцать сил.

Пока он оформлял документы, выбирал машину, прошло несколько дней. Лидия Кирилловна ходила по магазинам, к вечеру возвращалась в гостиницу в Останкине усталая, раздраженная и требовала скорее покинуть шумную столицу.

Андронову захотелось сходить к Григорьеву, но какое-то странное чувство неловкости мешало снять трубку и позвонить в его секретариат. Пошел в министерство к знакомым инженерам-доменщикам, приезжавшим в Индию. Они сказали, что Григорьев срочно улетает на завод в связи с аварией. Андронов встревожился, но никаких подробностей знакомые инженеры не знали, когда вернется Григорьев, тоже сказать не могли. Оставалось одно: позвонить Ивану Александровичу Меркулову.

Андронов познакомился с ним давно, когда тот приезжал посмотреть, как «ведут» себя механизмы новой конструкции, и потом не раз встречал его на других заводах, куда приходилось выезжать в командировки от министерства. Меркулов мог знать подробности аварии.

Иван Александрович сразу вспомнил Андронова и тут же пригласил на дачу, сказал, что в конце рабочего дня подъедет за ним на машине. Андронов несколько раз звонил в гостиницу предупредить жену, что они заедут за ней, но в номере ее не было, не вернулась из магазинов. Пришлось решиться ехать одному, нужная была встреча. Меркулов всегда был в курсе заводских событий, поговорить с ним казалось важным, тем более после двухлетнего отсутствия.

Едва машина остановилась у подъезда, Меркулов, длинный, худощавый, сложившись пополам, чтобы не удариться головой о проем дверцы, вылез на тротуар и, как всегда, чуть смущенно улыбаясь, точно не был уверен, как его встретят, пожал руку Андронову. Лицо у Меркулова было клином, с добрыми глазами.

Склонившись над машиной, он открыл заднюю дверцу и жестом пригласил Андронова сесть, будто не он, а Андронов был старше. Александр Федорович чувствовал себя неловко, замешкался, потом решительно сунулся в машину. Меркулов сел рядом и сразу заговорил о доменной печи, которую должны были строить на родном для Андронова заводе.

— Как работника завода и доменщика это должно вас интересовать, — улыбаясь своей стеснительной улыбкой, говорил он. — В Индии вы могли… не отстать, нет, просто оказаться не в курсе того, что сейчас делается… Два года — большой срок… в наше время ускоренного технического развития… В том числе и в металлургии, — добавил он.

Глядя на выражение сосредоточенности, появившееся на лице Меркулова, Андронов понял, что он мысленно как бы прикидывает, что сделано в металлургии в двухлетний срок. Меркулов нравился ему за эту особенность: искать точные слова для выражения мысли. Речь его не была гладкой, он заменял одни слова другими и не сразу завершал конструкцию фразы.

Андронов слушал собеседника и, странное дело, думал не о новой печи, которую будут строить на его заводе, а о том, что в прошлом, еще до отъезда в Индию, он упрекал себя в неспособности стать крупным специалистом, похожим на такого, как Меркулов или Григорьев. Теперь он подумал об этом уже без прежней горечи: да, мог стать и не стал, а место свое все же нашел. Многое изменилось в нем самом за последнее время. На металлургических заводах сначала в Бхилаи, потом в Бокаро он как-то иначе, как бы со стороны взглянул на самого себя и заново открыл в себе то, что прежде ускользало от собственного внимания. Его многолетняя практика, опыт его оказались совершенно неоценимыми в Индии. Он заслужил непререкаемое уважение индийских инженеров и особенно рабочих, вчерашних крестьян, едва освоивших доменную плавку на советских заводах, именно потому, что был близок им своей рабочей закалкой. Да, это было так! В Индии он отчетливо осознал, что давно уже нашел свое место, и перестал упрекать себя.

Но о сыне Викторе, повторявшем его рабочий путь, думал иначе, хотел, чтобы он окончил институт, перешагнул барьер, которого сам не смог преодолеть. Что помешало самому в молодости окончить институт? Постоянная занятость у печей еще в то время, когда начальником цеха был Григорьев. И болезнь: головные боли, вызванные, как сказали врачи, переутомлением. На дневном не мог учиться, на руках были и мать, и сын, а зарплаты Лиды не хватило бы. Да и она, окончив в то время техникум, не очень-то стремилась к тому, чтобы он опередил ее, получил высшее образование. Сказалась ее ревнивая натура. Так все соединилось, и он не стал доучиваться, ушел со второго курса вечернего отделения.