Смертельные враги

— Не волнуйтесь раньше времени, — произнес Пардальян со своим обычным хладнокровием, — подождем до завтра.

Внезапно он переменил тему:

— Правда ли, что вы примете участие в корриде?

— Да, сударь, — подтвердил дон Сезар, и в его глазах сверкнула темная молния.

— Не могли бы вы отказаться от нее?

— Это невозможно, — резко ответил Эль Тореро. И словно извиняясь, добавил голосом, который странно дрожал:

— Король оказал мне величайшую честь, приказав появиться на ней… Его Величество проявил даже чрезвычайную настойчивость и неоднократно присылал ко мне с напоминаниями, что непременно рассчитывает увидеть меня на арене… Так что, сами понимаете, уклониться мне никак не удастся.

— Ага! — протянул Пардальян (у него было свое на уме). — А разве приняты подобные напоминания?

— Нисколько не приняты, сударь… Тем более я ценю честь, оказанную мне Его Величеством, — сказал дон Сезар колко.

Пардальян коротко взглянул ему прямо в глаза, а затем посмотрел на Сервантеса — тот задумчиво покачал головой. Тогда шевалье через стол наклонился к Эль Тореро и едва слышно прошептал:

— Послушайте, вот уже несколько раз я замечаю в вас странное волнение, когда вы говорите о короле… Можете ли вы поклясться, что в вас нет дурного чувства против Его Величества Филиппа?

— Нет, — четко произнес дон Сезар, — я не могу дать такой клятвы… Я ненавижу этого человека! Я дал себе слово, что он умрет от моей руки… а вы видели, что я умею держать обещания.

Все это было произнесено чрезвычайно пылко, с жестокой решимостью и тоном, который не оставлял места для сомнений.

— Рок! — прошептал Сервантес, вздымая руки к небу. — Дед и внук желают смерти друг другу.

«Черт, — подумал Пардальян, — час от часу не легче!»

А вслух сказал:

— И вы говорите это мне, человеку, которого вы знаете всего-то несколько дней?.. Я восхищаюсь вашей доверчивостью, если она распространяется на всех… Однако если это так, я не дам и мараведи за вашу жизнь.

— Не думайте, что я способен рассказывать о своих делах первому встречному, — живо откликнулся Эль Тореро. — Я взрослел в атмосфере тайн и предательств. В том возрасте, когда дети растут беззаботными и счастливыми, я знал лишь несчастья и беды; мне пришлось жить в ганадериях, где выращивают быков, и в лесах, скрываясь, будто я преступник; моим спутником и учителем был человек, который отбирал быков для корриды; я считал его своим отцом; это был самый молчаливый и самый недоверчивый человек, какого я знал. Вот почему я научился молчать и никому не доверять. Никому, даже господину Сервантесу, моему испытанному другу, я не говорил то, что сейчас рассказал вам, хотя я и знаю вас всего несколько дней.

Пардальян напустил на себя изумленно-простодушный вид:

— Почему же именно мне?