Удивленный Понте-Маджоре бросил почти презрительный взгляд на простой, лишенный каких бы то ни было украшений костюм всадника.
— О! — усмехнулся незнакомец, — вы будете еще более удивлены, увидев короля: он носит такой потертый камзол, что, право, почти наверняка устыдится вас, устыдится ваших блестящих позументов, великолепного плаща из генуэзского бархата, вот этой шляпы с невиданным пером и золотых шпор…
— Довольно, сударь, — прервал его Понте-Маджоре, — не доводите меня до крайности или, клянусь Господом Богом, я докажу вам, что хотя на моем камзоле — серебро, а на шпорах — золото, однако в ножнах у меня — сталь.
— В самом деле, сударь? Ну что ж, я не стану донимать вас и лишь выражу вам свое восхищение — не подобает знатному вельможе, прибывшему сюда прямо из далекой Италии…
— Откуда вы это знаете? — гневно оборвал его Понте-Маджоре.
— О, сударь, если вы не желаете, чтобы это было известно, вам следовало бы оставить ваш акцент по ту сторону гор.
И с этими словами дворянин отвесил изящный и непринужденный поклон и спокойно продолжил свой путь.
Понте-Маджоре поднес было руку к кинжалу, но затем присмотрелся повнимательнее к могучим плечам незнакомца и предпочел опустить ее, буркнув себе под нос:
— Надо сначала выполнить миссию, ради которой я здесь. Вот встречусь с королем, разыщу проклятого Пардальяна, тогда и настанет время преподать урок этому наглецу, если он еще встанет на моем пути. Эй, сударь, — продолжал он вслух, — не сердитесь, прошу вас, и позвольте мне принять великодушное предложение, только что сделанное вами.
Незнакомец вновь поклонился и произнес, почти не разжимая губ:
— В таком случае, милостивый государь, следуйте за мной.
Оба всадника пустили лошадей рысью и к вечеру, когда солнце уже начало клониться к закату, оказались на высотах Шайо.
Французский дворянин остановился, вытянул вперед руку и объявил:
— Париж!..
Над столицей нависла угрюмая тишина; впрочем, зданий почти не было видно — лишь бесконечное нагромождение крыш, среди которых вздымались шпили бесчисленных церквей и массивные каменные стены, призванные защищать город, который сейчас был охвачен полотняным кольцом — палатками королевского войска; кольцо это все больше сжималось.
Пока Понте-Маджоре вглядывался в панораму осажденного города, его спутник, казалось, думал о чем-то своем. Наверное, в его мозгу всплывали воспоминания; наверное, само место, где он сейчас находился, напоминало ему какой-нибудь героический или счастливый эпизод из его жизни, которая по всей видимости была полна приключений… На лице его блуждала слабая улыбка. Вероятно, это было поэтичное воспоминание, воспоминание о том редком часе из прошлого, который не был замутнен печалью и горечью.
— Итак, сударь, — сказал Понте-Маджоре, — я к вашим услугам.
Незнакомец вздрогнул и, вернувшись из страны своих грез, прошептал:
— Поедемте…
Они спустились к Парижу, повернув в сторону Монмартра.