— Сто человек! — провозгласил Эспиноза, по-прежнему обращаясь к Пардальяну.
«Бедный я, бедный!» — подумал шевалье, сохраняя, однако, невозмутимость.
— Эскорт принцессы Фаусты! — приказал Эспиноза отрывистым голосом.
Фауста смотрела и слушала с неизменным спокойствием…
Пардальян небрежно прислонился к двери, через которую он вошел, и горделивая улыбка озирала его тонкое лицо при виде неслыханных мер предосторожности, принятых против одного-единственного человека — против него самого! Однако в глубине души он вполне искренне и нещадно ругал себя.
«Чума меня забери! — думал он. — И надо мне было выступать в роли верного слуги этой противной Фаусты! Какое мне было дело до ее разногласий с этим главой инквизиции — а он кажется мне грозным бойцом, несмотря на все его елейно-медовые ужимки, и уж во всяком случае он не умалишенный вроде меня: взять хотя бы этих великанов-монахов или солдат, которых он сюда нагнал!.. Разрази меня гром!.. Неужто я так и останусь до конца моих дней все тем же взбалмошным и неосмотрительным юнцом, который не способен ни на какое мало-мальски разумное и трезвое суждение?! Чтоб мне несколько лет клацать зубами от болотной лихорадки! Это же подумать только, в какое осиное гнездо завела меня моя дурацкая страсть вмешиваться в чужие дела. Да если бы мой бедный батюшка видел, какую жестокую шутку сыграла надо мной моя собственная глупость, он бы долго и справедливо бранил своего непутевого сынка!.. Да, пожалуй, и мой новый друг Сервантес угостил бы меня своей вечной присказкой: «Дон Кихот!», посмотрев, как меня обложили в норе, словно несмышленого лисенка!»
Но очень скоро в настроении шевалье произошла обычная для него перемена: теперь, когда он должным образом отчитал себя, в нем вновь заговорила его беззаботность:
— Ба, в конце концов, я еще не умер!.. И не такое видывали!
И он улыбнулся своей лукавой улыбкой. А Эспиноза, по-видимому, неверно истолковав эту улыбку, продолжал с неизменно серьезным видом:
— Будет ли вам угодно настежь открыть дверь, к которой вы прислонились, господин де Пардальян?
Не говоря ни слова, Пардальян молча сделал то, о чем его просили.
За дверью обнаружилась железная решетка. Отступление с этой стороны было, таким образом, отрезано.
— Тысяча чертей! — пробормотал Пардальян.
И он невольно покосился на окно.
В тот же миг в тишине, нависшей над этой фантастической сценой, раздался легкий щелчок, и в комнате воцарился полумрак.
Эспиноза подал знак, и один из монахов открыл окно; как и дверь, оно теперь было забрано снаружи железным занавесом.
«Проклятие! — мысленно яростно прорычал Пардальян. — До чего же мне хочется задушить его!»
В этот момент в коридоре показались Шалабр, Монсери и Сен-Малин.
— Сударыня, — объявил Эспиноза, — вот ваш эскорт. Вы свободны.
— До свидания, шевалье, — сказала Фауста, никак не проявляя своего волнения.
ebooksa