– Я буду считать дни, – сказала она, обратив к нему лицо для нового поцелуя, и он почувствовал вкус слез на ее губах.
– Ну все, хватит, – грубовато сказал он. – Мне пора.
Ксантипп высвободился из объятий жены и похлопал по щеке каждого из троих детей. Как же они выросли!
Он забрался на сиденье повозки и произнес:
– До свидания.
Перикл и Елена прижались к матери, и Арифрон по-детски поднял руку в знак прощания. Ксантипп щелкнул поводьями, и лошади перешли на рысь. Четверо гоплитов вскочили на коней и выстроились вокруг, готовые отбиваться от воров или бродяг. Ксантипп сказал себе, что не будет оглядываться, но все равно оглянулся – маленькая группа становилась все меньше, а потом он просто перестал видеть их на фоне яркого солнца.
Весной, возвращаясь из порта, Аристид шел по улицам района Керамик. В Пирей он ходил ознакомиться со счетами и проверить ход работ по строительству большого флота. К тому времени там уже привыкли к нему и научились быстро и вежливо отвечать на его вопросы. Помогло то, что он заменил шестерых продажных распорядителей, назначив людей, которых знал и которым доверял.
Работать без отходов не получалось; такова природа каждого великого проекта. Купленная древесина оказывалась гнилой или изъеденной червями. Масло и смола проливались с пугающей регулярностью, да еще и сами люди постоянно теряли инструменты. Аристид подозревал, что некоторые уносят инструмент домой или продают на местных рынках, но доказать это было трудно. Городу приходилось заменять инвентарь, записывая расходы на хорошем египетском папирусе, чтобы сохранить данные для учета.
Аристид улыбнулся при мысли о новых кораблях, ставших результатом предприимчивости и усердия. Да, верно, поначалу он возражал против того, чтобы тратить лаврионское серебро на строительство флота, но не из-за серьезных разногласий с Фемистоклом, а потому, что хотел иметь для него узду. Аргументы нуждались в тщательной проверке. Только так можно было убедиться, что они в порядке. В глубине души Аристид считал, что Афины всегда будут нуждаться в кораблях. Он был уверен, что угроза Персии не закончилась ни при Марафоне, ни на Паросе, где Мильтиаду не удалось выковырнуть врага из крепости острием ножа.
Уже ходили слухи о гарнизонах в Ионии, стянутых к дальней западной границе персидской империи, где с побережья были видны управляемые Грецией острова. Торговцы возвращались с рассказами о дерзких персидских воинах, появляющихся на тамошних рынках, о персидских чиновниках, продававших разрешения на все виды деятельности, – и горе тому, кто не мог предъявить свой кусок сланца или керамики, когда его посещали сборщики податей.
Аристид представлял это как медленно сжимающийся кулак – рост влияния империи на города у того далекого побережья, города, бывшие всегда либо греческими, либо независимыми. Такое положение вещей беспокоило его больше, чем он мог выразить словами. Представить отчеты порта следовало во второй половине дня. А не выступить ли с более общей речью об усилении активности персов?
Эта мысль была ему неприятна. Если на совете будет Фемистокл – а он редко там не бывает, – он будет цепляться к каждому высказанному пункту, дерзить, высмеивать или вести себя покровительственно и читать лекции, как ребенку. Высокомерие этого человека не знало предела, но, возможно, даже Фемистокл согласился бы с тем, что империя приближается. В прошлом царь Дарий едва удостаивал вниманием дальний запад, отделенный тысячами миль и сотнями городов от его дворцов в сердце страны. Положение изменилось с восстанием ионийцев и сожжением Сард, а затем еще раз после Марафона. Тогда царь Дарий повернулся лицом к Греции. Он больше не дремал, не пил персиковый сок и не забывал о дальних уголках империи. Его цели изменились.
Аристид отмахнулся от этой мысли, как от севшей на щеку мухи.
Дороги протянулись через всю Персию, и гонцы несли письма, драгоценности и рассказы о внутренних районах империи. Торговые караваны забирали рабов и ароматические масла для создания дорогих благовоний и возвращались с рассказами о чудовищах и одетых в золото людях, о полосатых кошках размером со льва и огромных животных с серебряными клыками. Больше половины были выдумками, сочиненными для развлечения, но человеку, знающему, как отделить пыль от зерен, в Пирее всегда было что послушать.
Аристид слушал капитана, пытавшегося продать совету корабль и рассказывавшего о своей последней торговой поездке на восток. Он взял на борт груз амбры, которую можно сжигать как благовония или превращать в духи. Этот римлянин был интересный тип – носил головной убор с коротко подстриженными павлиньими перьями и имел лицо, настолько глубоко изрезанное солнцем и ветром, что оно выглядело как сшитая кожа. Аристида привлек странный груз – черные куски, которые вытащили из трюма на палубу. Капитан уже нашел покупателя и был в прекрасном, приподнятом настроении, когда Аристид облокотился на перила рядом с ним. От этого человека он узнал, что персидский царь слишком болен и стар, чтобы идти в поход. Аристид слышал что-то такое уже во второй раз, но узнать истинное положение дел было невозможно. Слухи питаются сами собой, как змея, кусающая себя за хвост. Люди, которые должны были знать лучше, подтверждали ложные сообщения зачастую только потому, что слышали одно и то же в двух городах или нескольких городах вдоль побережья. Лежала ли в основе таких слухов хоть крупица правды, проверить было невозможно, как и понять, хорошо это или плохо для Афин.
Как обычно, в Керамике царило шумное оживление, люди покупали горшки или пытались продать товар тем, кто мог его купить. Эта часть города и в лучшие времена была шумной и дерзкой. В каждой маленькой мастерской, в каждом доме стояли гончарные круги, всегда скрипящие, приводимые в движение педалями, заставляющими их вращаться и вращаться. Гончары всегда были покрыты с головы до ног пылью. Говорили, что педали они крутят даже во сне. Те, кто не делал горшков, зазывали на улице покупателей и оглашали цены.
Шум утомлял, а Аристиду хотелось просто пройтись и подумать, но впереди лежала агора, и он знал, что сможет найти там тихое местечко. Можно было бы дойти до ареопага и посмотреть, какие аргументы представлены присяжными. Был судный день, и в такие дни в город приходили присяжные из окрестных демов.
Впереди посреди дороги стоял мужчина, он разглядывал что-то в своей руке и ругался себе под нос. Аристид попытался обойти его стороной, чтобы не вмешиваться в бред и безумие незнакомца, но тот заметил его и поднял руку.
– Ты умеешь писать, куриос? Можешь мне помочь с этим?
Аристид увидел на ладони мужчины треугольный глиняный черепок, отломанный от неудачной или нелюбимой чаши. Дорога через Керамик была выложена из осколков гораздо меньших размеров, чем тот, который держал в руках незнакомец.