Потому и срублена Кучковичу голова, потому и выставлена на самом виду. Кто через ворота в детинец въехал – сразу узрел и вошел в надлежащий трепет.
Отвернулся князь от ворона, стал снова про грядущий Третий Рим мыслить.
– В Москов бы уехать, в тишину, в дальний угол, подале от постылого боголюбского златолепия, – жалобно сказала женщина, глядевшая на башню из терема, через оконный переплет. Великий князь отсюда казался истуканом вроде тех, что ставят на степных курганах, такой же каменный. – Давеча в церкви опять его христом-богом молила: отпусти дожить в родном краю, на что я тебе? Нет, говорит, ты – княгиня, должна при мне быть. Прошу его: хоть голову Петрушину из-под окна вели убрать, ведь это брат мой. Нельзя, говорит. Для того она и срублена, чтобы перед воротами, на виду быть. Останется там, пока не сгниет.
Улита Стефановна заплакала.
– Прибрал бы поскорее Господь – если не его, аспида, так меня, сирую. За что мне всю жизнь мука? Чем я согрешила?
Мужчина – черная борода с проседью, малиновая ферязь с золотым шитьем – нытье не слушал. Он тоже суженными глазами смотрел на недвижную фигуру.
Процедил:
– Знаешь, за что я его лютей всего ненавижу? Брата нашего сказнил и даже не думает тебя иль меня беречься. Мы для него – тьфу, пыль подсапожная. Отец его, сатана, такой же был. Помнишь тогда, в Москове, как нас, малых, во двор сволокли?
– Как не помнить, Якимушка. Разве позабудешь? – всхлипнула Улита.
Давно было, двадцать семь лет назад.
Приехал к ним во Москов, батюшкину вотчину, суздальский князь Юрий, за свои загребущие лапы прозванный Долгоруким. Батюшка ему и охоты, и пиры, и дары всякие, а Юрий только злобился.
В трапезной, напившись сладкого вина, заговорил ядовито:
– Ох, Стефане, виданное ли дело, чтобы боярин богаче своего князя жил? Пашни у тебя жирные, стада тучные, ловли обильные, вино греческое пьешь, какого у меня в погребах нету. Впору тебе князем быть, а мне под тобой боярином.
Засмеялся.
Улита, старшая, и двое меньших братьев, Петруша с Якимкой, подглядывали из утварной комнаты, боялись.
Побелел от страшных слов батюшка, задрожал. Встал со скамьи, попятился. Да как кинется вон.
Ужасный человек еще посмеялся, вино из ковша допил, от бараньей ноги откусил. Потом, не оборачиваясь к двери, негромко сказал:
– Догоните. Кто от своего князя бегает – изменник. За измену известно что.
И побежали гридни за батюшкой, и настигли на реке Неглинке, и зарубили, и кинули тело в поганый пруд. Это уж потом известно стало.
А детей убиенного Стефана Кучки, дочь с двумя отроками, вывели во двор, к князю.
ebooksa