Снаружи, на площади грянул многоголосый рев, будто зарычало сонмище разъяренных медведей.
Старый конюх стукнул кулачищем по столу.
– С неба ты что ли свалилась, баба? – рявкнул он так зычно, что заглушил шум площади.
Онисим был человек грубый, из женского пола уважал только многоплодных кобылиц.
– Иль оглохла? – Он показал на узорчатое окно. – Слышишь, что народ кричит?
Разобрать, что кричит народ, было нельзя, но догадаться нетрудно. Под стенами княжеского терема собрался весь город Владимир – требовать расправы над ненавистными Ростиславичами. Орали люто, того гляди ворота вышибут.
– Сама ты, дура, и виновата! – ругался на притихшую Ефросинью конюх. – Чего ты сюда приперлась? Да еще явно, у людей на виду. Весь улей переполошила. Теперь на себя пеняй!
Это было правдой. Вчера вечером кто-то видел, как рязанская княгиня со слугами въезжает в город. Догадаться, зачем пожаловала, нетрудно – будет просить за пленников. За ночь слух облетел все улицы, и утром в детинце собралось скопище. У владимирцев на Ростиславичей зла накопилось много. Два года назад, севши княжить в городе, Ярополк здешних людей сильно примучивал. Мстислав прошлой зимой велел владимирских послов до смерти убить. Глеб Рязанский в шесть тыщ шестьсот восемьдесят втором всё здесь разграбил, а пресвятую Богоматери икону, владимирскую заступницу, из храма кощунственно вынес и с собой увез.
Горожане хотели всех троих сразу после пленения разорвать, насилу Всеволод отбил. Пообещал судить суровым судом – не по милостивой Ярославовой «Правде», а по старинному дедовскому обычаю, который за великие злодейства карает смертью.
Приезд рязанской княгини владимирцев опять перебаламутил, и хоть не хотелось Всеволоду проливать родственную кровь, а куда деваться? Вся власть великого князя стояла на поддержке владимирцев. Прежние владетели, кто с городом ссорился, здесь не усиживали. И на дружину надежды не было. Воины почти все местные, владимирские, не станут на своих мечи поднимать. За князя твердо, до конца, стояли только Лавр с Онисимом, потому и были на совет призваны. Хотя какой от них толстолобых совет? Верность – не мудрость.
Великий князь посмотрел на многоумного Фотия, но грек безмолвствовал, а может, в самом деле задремал. Он был старый.
– П-приговор мой будет т-такой, – сказал Всеволод, повернувшись к пленникам и заикаясь сильнее обычного. – Отпущу вас, если ты, Глеб, с рязанского с-стола уйдешь, а вы двое поцелуете к-крест признать мое великокняжество, впредь мне не супротивничать и в мои земли никогда не являться.
– Поцелую крест, поцелую! – сразу сказал Ярополк, в ужасе косясь на окна.
Мстислав сдвинул мохнатые брови, кивнул.
Но Глеб замотал головой – яростно, даже борода качнулась.
– Я от своей отчины не отступлюсь! Помру – так князем!
– Опомнись, Глебушко! – взмолилась жена. – И княжества лишишься, и жизни! Обо мне, о детках подумай!
– Лучше помру, а побитой собакой, поджавши хвост, не уеду! – отрезал Глеб.
Он был муж великой крепости и столь же великого упрямства, хотя сии два свойства суть одно и то же.
Ефросинья хорошо знала своего супруга и больше его упрашивать не стала. Едучи во Владимир за милосердием, она знала, что непреклонного Глеба не вызволит, надеялась спасти хоть братьев.
ebooksa