Французская мелодия

22
18
20
22
24
26
28
30

Оставаться за столом, когда не хотелось не пить, не есть, было сравнимо с пыткой. Хотелось встать и уйти.

Если бы не мать, Илья так и сделал бы, однако чувство жалости не позволяло оставлять ту в обществе сестры и это притом, что хотелось спать, голова гудела так, будто весь день пришлось проработать с отбойным молотком. Была надежда на силу воли, но та, словно окаменев, реагировала только на жужжание тётушки. Отсюда и негатив, что был направлен в разрез решению матери по поводу того, что Антонина Петровна останется пожить у них на неопределённый срок. Будучи бездетной вдовой, к тому же на пенсии, та охотно согласилась, приведя при этом ряд примеров, когда присутствие в доме близких помогало людям пережить потерю родного им человека.

Илья был вне себя. Он и так-то не любил, когда кто-то задерживался более чем на два дня, а тут вдруг родственница из какого-то Саранска, да ещё с безмерной болтовней и маячащей перед глазами суетой.

Провоцируя себя на издёвку, Богданов, потеряв контроль, скоро перешёл на откровенное подзуживание, на что тётушка, не проявляя ни грамма обиды, реагировала так, как положено было реагировать провинциалке, а именно с интересом, удивлением и неприкрытой наивностью в голосе.

Развязка наступила, когда Илья позволил себе проявить хамство.

Последовал прожигающий насквозь взгляд и вопрос, на который у Богданова не нашлось, что сказать. Мать смотрела на сына глазами отца, отчего тот готов был провалиться сквозь землю.

Оценив ситуацию как взрывоопасная, Антонина Петровна, спохватившись, начала собирать со стола посуду, на что Илья и Вера Ивановна отреагировали выжидающе. Стоило той прикрыть за собой дверь, как взрыв эмоций обрушился на Богданова лавиной негодования.

— Никогда не думала, что сын мой будет относиться к людям ничуть не лучше, чем к домашним животным. Посему у меня вопрос: «Кто дал тебе право ставить человека в неловкое положение, задавать вопросы, на которые тот не в состоянии ответить? Ты что думаешь, если в кармане полно денег, можно позволить себе проявлять хамство?»

— Причём здесь деньги? — попытался восстать Илья.

— Притом, что человек, обретя материальную независимость, начинает терять контроль не только над действиями, но и над разумом. И это не есть кощунство, это есть аморальное падение, когда собственное я становиться превыше нравственности.

— Что я такого сказал, что вдруг стал аморальным?

— В том- то и дело, что ничего, ни единого слова благодарности, в то время, когда человек, преодолев не одну тысячу километров, приехала, чтобы поддержать единственно близких ей людей. Два дня добиралась. И заметь, не самолётом и даже не в купейном вагоне. И что получила взамен? Издевательство, подковырки, ухмылки. За что? За то, что судьба сложилась так, что всю жизнь пришлось проработать медсестрой, в двадцать шесть лет похоронила мужа и больше не смогла полюбить кого-то ещё, оттого не испытала чувства материнства?

— Откуда мне было знать?

— А что, критериями отношений между людьми служит познание их прошлого?

— Нет. Но…

— Ты хотя бы раз видел, чтобы отец позволил себе кого-то унизить? Он со всеми всегда общался одинаково, будь то академик или дворник, независимо от жизненного статуса. Антонину он уважал за любовь к жизни, за верность памяти любимому человеку.

Вникая в смысл произнесённых матерью слов, Богданов понимал, насколько та была права. Отсюда и ощущение вины, стыда и ненависти к самому себе за то, что переступил дозволенное, от злости, от усталости неважно, но переступил, и этим всё было сказано.

Неожиданно голос матери сник. Она видела, что смысл произнесённых ею слов до сына дошел, поэтому теперь, если и пыталась пригвоздить Илью к стене правосудия острыми, как стрелы обвинениями, то уже не столь угрожающе и без того натиска, от которого Богданову было не по себе.

— Антонина Петровна будет жить у нас столько, сколько захочет, — подводя черту, объявила вердикт Вера Ивановна. — Моё решение, которое обсуждению не подлежит. Кроме того, тому есть обоснование.

— Обоснование?