Французская мелодия

— Слово офицера?

— Слово.

Присев, полковник, вытянул левую руку вперёд.

— Снимайте.

— Снимать? — усмехнулся Илья. — Нет, уважаемый. Пока архив не переместиться в сейф, вы будете находиться в положении заложника.

Подойдя к сложенным в стопки папкам, Богданов, подхватив первую, сделал несколько шагов в направлении лестницы. Будучи на первой из шести ступенек, он вдруг отчётливо услышал, как непривычно зло и нервно звякнула цепь, словно и не цепь то была вовсе, а последний оставшийся в живых нерв Гришина.

Оказавшись не в состоянии совладать с собственным величием, полковник не знал, куда себя деть. Ему бы взреветь, начать колотить по столу кулаками. Не позволяла гордость. Вскочить, кинуть что-нибудь тяжёлое Илье в спину мешала цепь. Дав волю эмоциям, полковник попытался сдёрнуть наручник, но тот, впившись шипами в кожу, обагрил запястье каплями крови. И было в этом нечто символичное, будто не кровь то была вовсе, а свергнутая с престола гордыня. Упав с высоты собственного достоинства, при этом почувствовав, что никогда больше не будет вознесена на трон власти, та рыдала навзрыд. Не находя сил сдерживать манию величия, без чего жизнь не могла казаться столь значимой, какой привык воспринимать её Гришин, гордыня умирала, не приходя в себя.

Прикованный к гильотине судьбы, при этом понимая, что пела цепь о кончине души, полковник бесновался от бессилия. Умирая, душа превращала его в того, в ком злобы было больше, чем человеколюбия, кто, испытывая сытость, съедал всех подряд, заведомо зная, что руководит им страх. Страх, что когда-нибудь придёт другой, тот, кто сильнее, и съест его.

Впервые полковник почувствовал страх, когда следовало сделать выбор: оставаться человеком или занять место в стае. Почувствовав, испугался, что, если не хватит ума, а то и того хуже, воли? Что тогда? До конца дней находиться на дне? Нет! Не для того растил себя, чтобы, став серостью, жить в мерзлоте ожиданий. Следовало искать другой путь, особенный, созданный жизнью для таких, как он.

И он его нашёл. Не мог не найти, потому что знал, истинное предназначение жизни — занять место среди волков, по возможности во главе стаи.

Прошло время, волк постарел, стал не столь быстр, не столь бесстрашен и уж тем более не столь ловок, зато обрёл мудрость, что казалось, могло заменить всё.

Но так только, казалось. На самом деле дыхание в спину молодых заставляло задумываться над мыслью: «Где та удача, которую он искал, которая по выбранному пути давно должна была дать о себе знать».

И вот наконец удача нашла его. Жертва сама преподнесла желанный кусочек счастья в пронумерованных фломастером коробках. Протяни руку, возьми, и ты в истоме упоения величием. Могуществен, как никогда, вершитель человеческих судеб, почти Бог.

Протянув руку, полковник почувствовал, как больно впились в руку наручники и как противно взвыла цепь, будто ей тоже было больно.

Кап-кап… Две упавшие на стол капли крови.

«Разве это кровь? — подумал полковник. — Больше похоже на слёзы умирающей души».

Умирающей от унижения тем, кому на протяжении жизни служила верой и правдой. Не верила, сама себе лгала, надеясь, что рано или поздно человек поймёт, насколько был не прав, избрав путь насилия над самим собой. Другого названия, как жил, что творил, придумать было невозможно.

Но чуда не произошло. Человек не понял. Нанеся удар, он убивал себя сам.

Потому и звенела, подобно колоколу, цепь, читая молитву «За упокой раба божьего полковника Гришина».

Глава 17