В конце 1940 года СНК РСФСР принял постановление «Об усилении борьбы с растратами и хищениями в государственной и кооперативной торговле», в котором привел пример необычайного роста. В течение первых 9 месяцев 1940 года сумма растрат и хищений по Центросоюзу увеличилась на 188,2 млн рублей и составила 433,3 млн, а по Наркомторгу РСФСР — на 127,6 млн рублей, составив в итоге сумму в 282,6 млн. Центросоюз и Наркомторг заведовали двумя большими системами распределения товаров в стране: потребительской кооперацией и торговыми магазинами. Объединение их статистик показывало чудовищный размах хищений в советском народном хозяйстве. В том же постановлении называлась основная причина таких масштабов: «все еще неудовлетворительная работа Наркомторга и Центросоюза по подбору материально-ответственных лиц».
Слабый контроль кадров при приеме на работу в торговые учреждения действительно существовал. На работу принимались лица, не имевшие трудовых списков или паспортов. Это привело к тому, что допуск к работе с товарно-материальными ценностями получили лица, ранее судимые за должностные преступления. Проверка крупных предприятий Ленинграда показала «засоренность аппаратов ОРСов [16] классово-чуждыми и уголовными элементами в результате бездействия аттестационных комиссий и неудовлетворительной кадровой работы». В качестве примера приводился вопиющий случай с завмагом ОРСа завода им. Ворошилова. Завмаг Шпаковский 5 раз был осужден за должностную халатность, присвоение и растраты, но при каждом новом трудоустройстве его снова допускали до работы с товарами и денежными средствами. Ситуацию усугублял отказ органов уголовного розыска предоставлять справки о судимости кандидатов на ответственные должности в торговые организации. В течение 1930-х гг. наладить действенный контроль за торговыми кадрами так и не удалось.
Борьба с торговыми махинациями велась на высоком законодательном уровне. Уголовная ответственность за должностные хищения предусматривалась в статье 116 УК РСФСР. Наказанию подлежало должностное лицо за присвоение или растрату «денег, ценностей или иного имущества, находящегося в его ведении в силу служебного положения или исполнения обязанностей». Виновному лицу назначалось лишение свободы на срок до 3 лет, а преступников, имевших особые полномочия или присвоивших особо важные государственные ценности, ожидало лишение свободы до 2 лет с конфискацией имущества. На фоне угрожающей криминогенной ситуации власти посчитали это наказание недостаточным. 7 августа 1932 года ЦИК и СНК СССР приняли совместное постановление «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укрепления общественной (социалистической) собственности». Документ предусматривал высшую меру наказания для расхитителей общественного имущества — расстрел с конфискацией имущества, который при смягчающих обстоятельствах мог быть заменен лишением свободы на длительный срок.
Призывы к более жестким приговорам озвучивали видные чиновники. Нарком юстиции Н. В. Крыленко на восьмом совещании работников юстиции сокрушался: «Почему у нас борьба с растратами так слаба? Разве растрата государственных средств не есть хищение и воровство? А судят ли у нас растратчиков по закону 7 августа? Мало, 116 статья остается, ее никто не отменял, но закон 7 августа есть закон 7 августа. Вот еще один крупнейший дефект: борьба с хищениями в области торговли, промышленности, кооперации стоит у нас в практике применения закона от 7 августа на последнем месте. За один январь по сообщению, которое сделали товарищи из Центросоюза, у них на 15 млн. рублей накрали! А мы мало смотрим за этим».
Несмотря на всю жесткость закона и позицию высоких чинов, борьба с растратами не возымела желаемого эффекта. Мешали медлительность и небрежность судов, а порою даже некомпетентность судебных служащих. Проверка деятельности судов в 1939 и 1940 г. показала, что они халатно вели квитанционные книги об исполнении судебных решений. К примеру, только в Ленинградской области на начало 1940 года неисполненными значились 343 производства на общую сумму более 600 тысяч рублей. Такое положение дел серьезно тормозило возмещение растраченных сумм за счет преступников. Как правило, суды не обязывали руководителей торговых организаций и кооперативных учреждений устранить нарушения по фактам выявленных хищений. Среди приговоров о растратах, рассмотренных в кассационном порядке, только 65,6 % сохраняли силу. Остальные отменялись или были изменены вследствие ошибок в квалификации преступлений и избрании меры наказания.
Непреодолимым препятствием к искоренению должностных преступлений стали попустительство руководителей торговых организаций и преобладающая лояльность к растратчикам. Зачастую руководство складов, магазинов и ОРСов не желало афишировать преступления на вверенном им участке, поэтому неохотно обращалось в следственные органы и суды по фактам обнаруженных недостач. К примеру, в тресте столовых Приморского района Ленинграда по итогам 1940 года 336 человек имели недостачи и растраты, но только по 8 из них сведения поступили в следственные органы и лишь к 83 были предъявлены иски о компенсации ущерба. Иногда руководители даже отбирали у проштрафившихся работников расписки о возмещении стоимости утраченных товаров. В неформальном порядке растратчик мог компенсировать ущерб, возможно, за счет работодателя, участвуя в новых хищениях. Такой подход не осуждался среди населения. Простые граждане, как правило, не считали это опасным преступлением. Зародившись в первые десятилетия советской власти, эта точка зрения благополучно дожила до окончания советской эпохи.
В условиях развернувшейся индустриализации драматичная ситуация сложилась на селе. Деревня становилась одним из важных источников средств для финансирования промышленности. Сельскохозяйственные товары (зерно, масло и т. д.) отправлялись на экспорт, а на вырученные средства закупались оборудование, техника, комплектующие. Аграрная политика властей предусматривала создание крупных коллективных хозяйств — колхозов. Тактика добровольного вступления в колхозы вскоре сменилась принудительными мерами. Экономически активное крестьянство лишалось земли и собранного урожая. Крепкое крестьянство, не желавшее вступать в колхозы, объявлялось кулачеством и подвергалось преследованию. Агрессивная сплошная коллективизация в 1929–1930 гг. привела к многочисленным бунтам и манифестациям, что побудило власти сбавить темпы перехода к коллективному труду. Повторный неурожай и управленческие ошибки принесли новое испытание — голод 1932–1933 гг. в основных зерновых районах Украины, Дона, Кубани и Поволжья.
Лишения и невзгоды, которые терпело население в годы коренных перемен, закономерным образом отразились на криминогенной картине. В то время как на предприятиях и в организациях участились растраты и присвоения вверенного имущества, в сельской местности увеличилось число хищений колхозного имущества. Крестьяне намеренно или под давлением обстоятельств скрывали урожай, прятали зерно и другое продовольствие, препятствовали обобществлению сельскохозяйственных орудий и инструментов. Хищения усилились в голодные годы, когда крестьяне для личных целей присваивали продовольствие и фураж. Власти расценивали рост преступности в условиях перестройки народного хозяйства как форму противодействия государственной политике. Особо крупные хищения рассматривались в качестве посягательства на социалистический порядок и контрреволюционную деятельность.
В ответ на рост преступности советское правительство усилило уголовную ответственность. Особое значение на селе приобрело уже упоминавшееся постановление ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укрепления общественной (социалистической) собственности». В публицистической литературе его называли «законом о колосках» [17], как бы подчеркивая его жестокий и бескомпромиссный характер. Помимо прочего, постановление приравняло имущество колхозов (урожай на полях, запасы, скот и т. п.) к государственному имуществу и тем самым распространило суровую ответственность на хищения колхозного имущества. В качестве наказания полагался расстрел с конфискацией всего имущества, который при смягчающих обстоятельствах мог быть заменен лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией.
Постановление также предписывало лишать свободы кулаков и другие противообщественные элементы, которые «применяют насилия и угрозы или проповедуют применение насилия и угроз к колхозникам с целью заставить последних выйти из колхоза, с целью насильственного разрушения колхоза». Такие преступления приравнивались к государственным и карались заключением в концентрационный лагерь на срок от 5 до 10 лет. К преступникам, осужденным за хищение колхозного имущества и призывы к развалу колхоза, не применялась амнистия, которая могла бы смягчить наказание или вообще освободить от его отбывания.
На практике постановление применялось по-разному. С одной стороны, наказание получали преступники за действительно крупные хищения. С другой стороны, широкие формулировки постановления позволяли наказывать со всей строгостью даже за мелкие, случайные хищения. В журнале «Советская юстиция» за сентябрь 1934 года в статье «По нарсудам Северодонского округа» содержались примеры несоразмерных приговоров: «Колхозник Лазуткин, работая в колхозе в качестве воловщика, во время уборки выпустил быков на улицу. Один вол поскользнулся и сломал себе ногу, вследствие чего по распоряжению правления был прирезан. Нарсуд Каменского р-на 20/11 1933 г. приговорил Лазуткина по закону 7/VIII к 10 г. л/с.». Еще пример: «Учетчик колхоза Алексеенко за небрежное отношение к с.-х. инвентарю, что выразилось в частичном оставлении инвентаря после ремонта под открытым небом, приговорен нарсудом по закону 7/VIII 1932 г. к 10 г. л/с. При этом по делу совершенно не установлено, чтобы инвентарь получил полную или частичную негодность».
Служивший в 1930-х гг. прокурором РСФСР и затем СССР А. Я. Вышинский в своей брошюре «Революционная законность на современном этапе» привел еще несколько примеров непропорционального применения «закона о колосках»: «Три крестьянина, из коих двое по данным обвинительного заключения кулаки, а по представленным им справкам — не кулаки, а середняки, — взяли на целые сутки колхозную лодку и уехали на рыбную ловлю. И за это самовольное пользование колхозной лодкой применили декрет 7 августа, присудили к очень серьезной мере наказания. Или другой случай, когда по декрету 7 августа была осуждена целая семья за то, что занималась ужением рыбы из реки, протекавшей мимо колхоза. Или третий случай, когда один парень был осужден по декрету 7 августа за то, что он ночью, как говорится в приговоре, баловался в овине с девушками и причинил этим беспокойство колхозному поросенку».
В целях исправления судебной практики 27 марта 1933 года Президиум ЦИК СССР принял секретное постановление, в котором предложил судьям квалифицировать единичные мелкие хищения, совершенные из нужды или по несознательности, по статье 162 УК РСФСР. В этом случае по большинству составов максимальное наказание не должно было превышать 1 года лишения свободы или 1 года исправительно-трудовых работ. 8 мая 1933 года ЦК ВКП(б) и СНК СССР издали совместную инструкцию «О прекращении применения массовых выселений и острых форм репрессий в деревне». Инструкция преследовала цель упорядочить практику массовых арестов в деревнях и отменить негласное правило «сначала арестовать, а потом разобраться». Та же инструкция устанавливала максимальное количество лиц, которые могли содержаться под стражей в местах заключения (не более 400 000 лиц на весь Союз), а также смягчала наказание и условия его отбывания для осужденных на срок до 5 лет. В конце 1935 года Пленум Верховного Суда СССР выпустил постановление, которое сужало область применения «закона о колосках». Суровую ответственность могли понести только лица, которые организованной группой и на систематической основе совершали крупные хищения (на сумму более 50 тысяч рублей).
Принятые решения позволили изменить практику применения «закона о колосках», при этом кардинального переворота удалось достичь только в 1934 году. По подсчетам исследователя П. Соломона, количество осужденных по данной статье в РСФСР в 1932 году составило 22 347 человек, в первом полугодии 1933 года — 69 523 человек, во втором полугодии того же года — 33 865 человек. А в следующем году произошло заметное снижение более чем в 3 раза: до 19 120 осужденных в первом полугодии 1934 года и 17 609 — во втором. Данные последующих годов показали значительное падение числа осужденных: с 12 825 человек в 1935 году до 346 человек в 1940 году.
Пик расстрельных приговоров по «закону о колосках» пришелся на последние месяцы 1932 года и начало 1933 года. Все тот же П. Соломон отмечал: «Статистические данные о количестве смертных приговоров, вынесенных в 1932 году по закону от 7 августа, содержат определенные расхождения, отражающие несовершенство системы отчетности по преступлениям и наказаниям в те непростые времена. Так, согласно одному источнику, в СССР в общем было вынесено 5320 смертных приговоров (в общих судах в РСФСР — 2 686). Другие источники устанавливают общее число 6883». Тем самым в РСФСР доля расстрельных приговоров могла превысить 12 % от общего количества осужденных. Часть приговоров в это же время была отменена Верховным Судом РСФСР и Президиумом ЦИК. По данным наркома юстиции Н. В. Крыленко, на 1 января 1933 года число людей, казненных по «закону о колосках» на территории РСФСР, не превысило тысячи человек. В первое полугодие 1933 года доля смертных приговоров также была высока, но далее — с падением общего числа осужденных — снижалась.
В начале 1936 года стартовал процесс массового пересмотра приговоров лиц, осужденных по «закону о колосках» до 1 января 1935 года. Изданное для этих целей совместное постановление ЦИК и СНК СССР от 16 января 1936 года требовало пересмотреть уже вынесенные приговоры специальными комиссиями, а при наличии оснований — изменять приговоры, сокращать сроки наказания или досрочно освобождать. Спустя 6 месяцев прокурор СССР А. Я. Вышинский докладывал о выполнении поручения: «Всего проверено 115 553 приговора. Из них оставлено без изменений 24 007 приговоров (21 %), по 91 546 приговорам (79 %) было признано неправильным применение закона от 7 августа 1932 г., и преступления эти переквалифицированы по соответствующим статьям Уголовн[ого] Кодекса. В связи со снижением мер наказания освобождено из мест лишения свободы 37 425 чел. (32 % всех проверенных дел)». В результате пересмотра приговоров число заключенных за год снизилось почти втрое: с 118 860 человек на 1 января 1936 года до 44 409 человек на 1 января 1937 года.
В годы Великой Отечественной войны участились случаи мелких краж на предприятиях и учреждениях. По этому поводу указ Президиума Верховного Совета СССР от 10 августа 1940 года предусматривал уголовную ответственность за мелкую кражу в виде тюремного заключения на 1 год. В среднем количество осужденных за незначительное воровство в военное время колебалось около 60 тысяч в год. «Закон о колосках» терял актуальность и после окончания войны применялся редко. Ему на смену 4 июня 1947 года Президиум ВС СССР издал указ «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». Сам же «закон о колосках», как рудимент ушедшей эпохи, формально был отменен лишь в 1959 году.
Расследование основной массы хищений социалистического имущества легло на плечи советской милиции. Сотрудники милиции вели борьбу с наиболее распространенными видами хищений, спекуляцией, растратами, присвоением государственного или общественного имущества. Они обеспечивали сохранность урожая, его безопасную перевозку, расследовали кражи и растраты, обезвреживали кулаков и других социально опасных элементов. В сельской местности именно милиция стала опорой властей для проведения политики коллективизации. В городах милиционеры боролись со спекуляцией промышленных товаров, злоупотреблениями на предприятиях и торговых сетях.
Крупные хищения оставались прерогативой органов Объединенного государственного политического управления (ОГПУ), а затем созданного в 1934 году на его базе Главного управления государственной безопасности (ГУГБ). Внимание органов госбезопасности к хищениям было вызвано повышенной опасностью ряда преступлений против социалистической собственности. Инструкция по применению «закона о колосках» относила к ведению ОГПУ «дела о хищениях, сопровождающихся массовыми выступлениями, насильственными действиями, террористическими актами, поджогами и т. д., а также дела, по которым проходят организованные группировки с большим количеством арестованных».
Неудивительно, что наиболее громкие разоблачения предпринимали органы госбезопасности. В записке на имя И. В. Сталина от 20 марта 1933 года руководители ОГПУ докладывали о грандиозных хищениях и множественных арестах: «Из дел о хищениях, раскрытых ОГПУ за отчетные две недели, обращают на себя внимание крупные хищения хлеба, имевшие место в Ростове-на-Дону. Хищениями была охвачена вся система Ростпрохлебокомбината: хлебозавод, 2 мельницы, 2 пекарни и 33 магазина, из которых хлеб продавался населению. Расхищено свыше 6 тыс. пуд. хлеба, 1 тыс. пуд. сахара, 500 пуд. отрубей и др. продукты. Хищениям способствовало отсутствие четкой постановки отчетности и контроля, а также преступная семейственность и спайка служащих. Общественный рабочий контроль, прикрепленный к хлебной торговой сети, не оправдал своего назначения. Во всех установленных случаях хищений контролеры являлись соучастниками, скрепляя своими подписями заведомо фиктивные акты на недовоз хлеба, на списание усушки и на развес и т. п. По делу арестовано 54 человека, из них 5 членов ВКП(б)».