Сундук насмешливо спросил:
— Сбился? А еще кучер!
— Ну да, сбился. Сам ты сбился! — ответил Кирюшка и сделал вид, что все в порядке, и погнал лошадку под горку через овражек.
Я затревожился, но молчал. Тревога оживила и Сундука, он стряхнул дремоту, даже попробовал было засвистеть, но свист замерз на губах; тогда Сундук отдался своей страсти к расспросам:
— А почему, Кирюха, у тебя одна оглобля, левая-то, короче правой?
— Конец подпилили, обломался на вырубине.
— Как же он обломался-то?
— Тятенька обломал — Тимошку холил.
— Как же он его холил-то?
— Известно как — по загривку.
— Оглоблей?
— А чем же еще? Оглоблей — самое любезное.
Дотошный Сундук все допытывался:
— А почему, Кирюха, самое любезное оглоблей?
— Да что ты пристал без короткого? Оглоблей — вот и оглоблей. Тятенька говорит: «Бей жену, детей по шее, — голова будет болеть, дольше помнить будут».
Когда поднялись из овражка, Кирюшка огляделся кругом и пробормотал:
— Лес тут должен был быть, а кругом поле.
— Заблудился? — спросил Сундук.
— Каркай! Накличь еще! — сердито осадил его Кирюша.
Вторая бессонная ночь сказалась: задремал и я. Сколько прошло времени, — долго ли или мгновение, — но я открыл глаза в неосознанном испуге: кругом было — справа, слева, спереди, сзади, сверху — белое марево, мы не двигались; лошадь стояла на месте, опустив голову до самого низу, и как будто окаменела; Кирюша спал, съехав с облучка в передок саней; Сундук съежился, уперев голову мне в плечо. Ночь была мертва. Только чуть-чуть подвизгивал ветер, наметая вокруг нас сугробик. Я растолкал Сундука и Кирюшу. Оба отозвались вяло и безучастно. Я начал трясти Сундука. Наш кучер Кирюха, догадавшись о положении, заплакал. Никакого понятия о месте, где мы находимся, у него, как и у нас, не было: поле, точка на земле — больше ничего не известно. И звезд не было. Небо висело низко в изморозной мгле. Мы заблудились.
ebooksa