На исходе ночи

22
18
20
22
24
26
28
30

— Это тем более не радостно. Малой тайболой продираться. Я без всякой ужасти избу в Пинеге проконопачу, деньги возьму — и сам себе владыка, и все по закону, а здесь вертись… Да на кой это мне ляд!.. Не поеду без прибавки.

Наше отсутствие и постоянная беготня Тимохи и Еремы то из горницы, то в горницу нарушили пирушку. Кто посовестливее и попугливее начали ретироваться восвояси.

— Ты чего же ломаешься-то, чего куражишься-то над нами?! — вдруг резко прикрикнул на Ерему Сундук.

— А чего же нам и не покуражиться над вами? — откликнулся Тимоха. — Мы в своем праве. Какие нашлись орать здесь! Не нравится — иди к исправнику, а орать не смей.

Сундук ответил со спокойствием, почти зловещим:

— Запрягать сейчас же, а то…

Тимоха и Ерема спьяну перепугались.

— Ну, выводи, Тимоша, гнедую, а я сбрую залажу, — сказал Ерема.

Разъяренный, выбежал к нам из избы сват. Он орал:

— Не дам!

Богатырь Тимоха с помощью Еремы связал отца вожжами и запер его в полухолодную клеть.

Запрягли, по совету Еремы, двух лошадей в двое розвальней. Передние решено было пускать в болотистых местах вперед порожнем — для пробы дороги, а на остальном, хорошо проезжем пути разделиться по двое на лошадь.

Когда мы тронулись, передом поехали розвальни с Тимохой и Еремой, а за ними мы с Сундуком.

И вот мы опять в поле. Впереди нас черная кайма тайболы. Кажется, она совсем близко, перед мордой передней лошади, а сколько ни едем, она не приближается к нам.

Мороз все больше становился лютым, воздух скрипел, ветер обжигал брови и лоб. Ресницы тяжелели. Сковывало дыхание.

Вначале мы въехали в мелколесье, где ветер мел дорогу, поднимая снежную пыль и крутя бешеные винтовые смерчи, взвивавшиеся, как призраки, и мгновенно рассыпавшиеся у корней низеньких кустарников. Потом стали по бокам дороги подниматься все выше и выше стволы елей и сосен. Ветер умчался, как будто испугавшись тесноты и темноты. Лошади пошли шагом. Мы ехали узеньким коридором. Верхушки деревьев так высоко ушли, что я их уже не мог видеть; закутанному в башлык, мне трудно было откинуть назад голову. И чудилось, что вершины вытянулись в бесконечную небесную высоту. Я отклонился всем телом на спинку саней; звезды блестели над головой.

След лошадей становился глубже; снег рыхлел, чем дальше подвигались мы по коридору тайболы. Тимофей и Ерема остановили переднюю лошадь; стала и наша, толкнувшись в задок передних саней. Ерема и Тимофей пересели к нам, а переднюю лошадь пустили порожнем. Лица у Еремы и Тимофея были заиндевелые. Мы все четверо молчали. Вдруг передние сани опять остановились. Тимофей соскочил посмотреть. Оказалось, передняя лошадь ушла по колено в снег. Дали ей вытащить ноги, отдохнуть и опять тронулись. Но через несколько шагов опять толчок и остановка: лошадь провалилась почти по брюхо. Все четверо пошли вытаскивать. Вытащили, тронулись, и снова ухающий звук провала: передняя лошадь ушла в снег всеми четырьмя ногами. Когда ее вытащили, Ерема запустил кнутовище в провал, кнутовище не достало дна, спустил руку по локоть и, вытащив кнутовище, объявил, что «пожалуй, под снегом вода».

Тимофей и Ерема пошли пешими вперед по дороге. Отойдя, остановились, посовещались; голосов их нам не слышно было. Поговорив, они пошли опять вперед. И вдруг Тимофей провалился по колено. К нему бросился Ерема и сам увяз.

Мы пошли к ним. Ерема, повернувшись к Сундуку, заголосил по-бабьи:

— Убей, а не поеду. И лошадей погубим, и сами все погибнем. Гляди, мороз, а от лошади пар, из последних сил выбилась.