– Ты вдруг уставилась в одну точку, – пояснил он. – Облокотилась о стену и чуть осела. Даже окончания выступления Ламы не заметила… А потом принялась ногтем на коже какой-то символ выцарапывать…
– Символ?
Изенгрин мягко взял меня за запястье и перевернул руку ладонью вверх. Я бы отшатнулась, будь такая возможность: на ладони оказалась выцарапана буква «В». Ноготь большого пальца другой руки был в крови. Кольнула запоздалая боль, и с трудом удалось подавить шипение.
С каждым днем все подозрительнее и подозрительнее. Любой дурак догадается, что со мной что-то не так (кто рисует и пишет в полубессознательном состоянии?), но я никогда не относила себя к буйно помешанным, а тут – галлюцинации. Что дальше? Стану нападать на людей, принимая их за ужасных монстров, с которыми необходимо бороться ради того, чтобы Господня воля властвовала на планете?
А ведь все началось с приезда в этот город… Именно тогда, когда поджигатель начал действовать. Глупо предполагать, что это связано, иначе нечто мистическое выходит, но гложет изнутри чувство, что что-то не так, да кричит: это все Инквизитор.
– Рану нужно перевязать, – предложил Изенгрин. – И продезинфицировать. Нужно к медсестре.
– Нет! – гаркнула я, но приглушила тон, не желая привлекать излишнее внимание. – Подумай, что она скажет, увидев это. У меня на ладони
Волк поджал губы, выражая недовольство, но кивнул:
– Хорошо.
Я сжала кулак, превозмогая боль, и, кратко поблагодарив его, спустилась вниз, к столовой, где находились краны с раковинами, чтобы промыть «царапину». Кровь ржавчиной окрасила белое.
«В». Словно кто-то, обладающий собственной волей, желает чем-то со мной поделиться. Сразу после того, как мои нынешние школьные знакомые ввязались в дело с поджигателем. Сразу после того, как я из-за них незначительно к нему приблизилась.
Я приложилась лбом к зеркалу. В какой же переплет я попала…
Не знаю, кто или что мной руководит, но оно приказывает: «Вперед!» Словно от разгадки тайны с царапиной, имеющей временную связь с убийствами Инквизитора, зависит нечто, касающееся лично меня.
Я всегда была эгоисткой; так почему бы не потрудиться на благо себя?
Следующее утро обернулось ужасом, холодным и всепоглощающим. Такого трепета я не испытывала с детства, с тех пор, когда терзалась кошмарами.
Помню, когда мне было восемь, в марте, я отправилась в постель особенно поздно – родители засиделись в гостиной, листая журналы с проектами домов (они тогда хотели построить дачу, чтобы ездить туда летом), а я не могла уснуть без тишины. Со временем я это переборола; впрочем, иного выхода не было – брат кричал ночами до четырех лет. Но в первое время его вопли вызывали исключительно бессонницу.
Тогда братец лежал относительно спокойно, безмятежно посапывая. Обрадовавшись, что успею отдохнуть несколько часов, я повернулась лицом к стене; не могла иначе – вид огромной, просторной комнаты вызывал дрожь.
Так минуло полчаса. Я жмурилась, сопротивляясь желанию открыть глаза, стараясь найти путь в царство Морфея. А потом, поняв, что рука затекла, перевернулась на живот, положив подбородок на подушку. Хотела лечь на нее левой щекой, да не получилось. После этого стало не до того – взгляд зацепился за что-то странное у изголовья кровати.
Дерево, из которого та была сделана, имело светло-коричневый приятный оттенок. На нем виднелось что-то темное, шевелящееся – поэтому я сразу откинула версию с пятном. В памяти пронеслись все сведения о чудовищах, и я подумала, что нужно броситься прочь и ворваться в гостиную, где на разложенном сером диване спали родители. Они не любили, когда я жаловалась на «несуществующих монстров», но рядом с ними я все равно чувствовала себя более защищенной.
Тело сковал безграничный испуг; отчего-то я знала: рука на изголовье оживет, схватит меня за волосы и затащит к себе. Поэтому я решительно вскочила и отпрыгнула от постели как можно дальше – и побежала.