Лисы и Волки

22
18
20
22
24
26
28
30

Родители разрешили мне спать с ними; наверное, лицо мое выражало пережитый кошмар, который, я была уверена, случился в реальности. Слишком живой была рука, которую я разглядела, пока была парализована страхом. Человеческая, но слишком тонкая, будто кости обтянули прозрачной тканью, с длинными пальцами, узкими запястьями, острыми грязными ногтями, больше похожими на когти, да кожей, сожженной, отваливающейся от плоти, с волдырями и черными пятнами… Как у человека, которого отправили на костер, но который чудом выбрался из могилы.

И лишь сегодня я поняла, что та рука из-под кровати принадлежала мне – та же, что осыпалась гнилью в видении в актовом зале.

…Открыв глаза, я уставилась в потолок. Новый школьный день не вселял радости; на истории наверняка должны были спросить доклад, а после уроков планировалась тренировка.

Потянувшись, я свесила ноги на пол, почесала затылок, встала и направилась в ванную… Но так до нее и не добралась. Ибо, поравнявшись со стеной, увидела, что кто-то – или что-то – изуродовал ее, пока я спала.

Это была надпись, и выглядела она так, будто кто-то выскоблил ее ногтями, содрав обои. Под ней скопились ошметки чьей-то кожи вперемешку с землей, с некоторых букв стекали капли крови. Я не сразу вникла в ее смысл; гораздо больше взволновало незамеченное вторжение в мою, как казалось, крепость. А также то, что при менее удачном стечении обстоятельств я могла бы вообще не проснуться…

От страха заледенели кончики пальцев. В помещении никого не было, ничего не украли; вещи остались нетронутыми. Только на ковре отпечатались чьи-то ступни – судя по всему, женские; по краям их посыпан пепел.

Лишь убедившись, что опасности нет, я обратила внимание на саму надпись. Крупными буквами та гласила: «БЕРЕГИСЬ ЛИСА». Под ней же красовался странный символ, похожий на два скрещенных креста, сверху и снизу которых провели перпендикулярные линии. Ничего подобного мне не встречалось; на руну это не походило, но создавалось ощущение, что в этом символе куда больше смысла, чем в самой надписи.

Страх не пропал, но в него влился интерес – распутывать узел, анализировать, предполагать. Чуть подрагивающими пальцами я провела по бороздам.

Бросать все так было нельзя. Уйду в школу, а здесь все останется как есть. Надпись так и будет пересекать стену, нераскрытая, непонятная, неоцененная. Человек, который решился такое провернуть, наверняка ставил целью впечатлить; и у него получилось. Его нельзя было оскорблять хладнокровным уходом.

Его творение умоляло: «Давай, подумай обо мне».

– Ия, иди завтракать!

Выбор очевиден.

Поспешно накинув на плечи плед и состроив самую кислую гримасу из своего арсенала, я вышла на кухню. Брат, как всегда, играл с ложками и вилками, сопровождая устроенную «бойню» странными булькающими и рычащими звуками. Мама в своем любимом домашнем платье вертелась у плиты, раскладывая по тарелкам дымящуюся кашу; место отца пустовало, и даже газета не лежала на барном стуле.

– Доброе утро, – поздоровалась я, специально сипя. – А папа где?

– Уехал несколько часов назад, у него командировка, – сообщила мама. – Ты плохо себя чувствуешь?

– С чего ты взяла?

– Ты бледная и глаза блестят. Это плохо. Может начаться лихорадка. Температура есть?

– Черт знает.

Она порывисто приблизилась:

– Перестань употреблять такие выражения! Твоему парню наверняка не нравится, что ты выражаешься столь некультурно.