Родители разрешили мне спать с ними; наверное, лицо мое выражало пережитый кошмар, который, я была уверена, случился в реальности. Слишком живой была рука, которую я разглядела, пока была парализована страхом. Человеческая, но слишком тонкая, будто кости обтянули прозрачной тканью, с длинными пальцами, узкими запястьями, острыми грязными ногтями, больше похожими на когти, да кожей, сожженной, отваливающейся от плоти, с волдырями и черными пятнами… Как у человека, которого отправили на костер, но который чудом выбрался из могилы.
И лишь сегодня я поняла, что та рука из-под кровати принадлежала мне – та же, что осыпалась гнилью в видении в актовом зале.
…Открыв глаза, я уставилась в потолок. Новый школьный день не вселял радости; на истории наверняка должны были спросить доклад, а после уроков планировалась тренировка.
Потянувшись, я свесила ноги на пол, почесала затылок, встала и направилась в ванную… Но так до нее и не добралась. Ибо, поравнявшись со стеной, увидела, что кто-то – или что-то – изуродовал ее, пока я спала.
Это была надпись, и выглядела она так, будто кто-то выскоблил ее ногтями, содрав обои. Под ней скопились ошметки чьей-то кожи вперемешку с землей, с некоторых букв стекали капли крови. Я не сразу вникла в ее смысл; гораздо больше взволновало незамеченное вторжение в мою, как казалось, крепость. А также то, что при менее удачном стечении обстоятельств я могла бы вообще не проснуться…
От страха заледенели кончики пальцев. В помещении никого не было, ничего не украли; вещи остались нетронутыми. Только на ковре отпечатались чьи-то ступни – судя по всему, женские; по краям их посыпан пепел.
Лишь убедившись, что опасности нет, я обратила внимание на саму надпись. Крупными буквами та гласила: «БЕРЕГИСЬ ЛИСА». Под ней же красовался странный символ, похожий на два скрещенных креста, сверху и снизу которых провели перпендикулярные линии. Ничего подобного мне не встречалось; на руну это не походило, но создавалось ощущение, что в этом символе куда больше смысла, чем в самой надписи.
Страх не пропал, но в него влился интерес – распутывать узел, анализировать, предполагать. Чуть подрагивающими пальцами я провела по бороздам.
Бросать все так было нельзя. Уйду в школу, а здесь все останется как есть. Надпись так и будет пересекать стену, нераскрытая, непонятная, неоцененная. Человек, который решился такое провернуть, наверняка ставил целью впечатлить; и у него получилось. Его нельзя было оскорблять хладнокровным уходом.
Его творение умоляло: «Давай, подумай обо мне».
– Ия, иди завтракать!
Выбор очевиден.
Поспешно накинув на плечи плед и состроив самую кислую гримасу из своего арсенала, я вышла на кухню. Брат, как всегда, играл с ложками и вилками, сопровождая устроенную «бойню» странными булькающими и рычащими звуками. Мама в своем любимом домашнем платье вертелась у плиты, раскладывая по тарелкам дымящуюся кашу; место отца пустовало, и даже газета не лежала на барном стуле.
– Доброе утро, – поздоровалась я, специально сипя. – А папа где?
– Уехал несколько часов назад, у него командировка, – сообщила мама. – Ты плохо себя чувствуешь?
– С чего ты взяла?
– Ты бледная и глаза блестят. Это плохо. Может начаться лихорадка. Температура есть?
– Черт знает.
Она порывисто приблизилась:
– Перестань употреблять такие выражения! Твоему парню наверняка не нравится, что ты выражаешься столь некультурно.