От Фарер до Сибири

Скверная погода продолжалась еще несколько дней. 3 января 1891 года я в первый раз вышел на охоту. Погода была солнечная и ясная, было относительно тепло (–20 °R). Удалось добыть лишь несколько куропаток и ознакомиться с рельефом местности. Изба Хлебикова расположена на возвышенности, которая на северо- востоке переходит в тундровую равнину. С двух других сторон расположены более низинные участки, с маленьким озером и рекой, на берегах которой растут величественные сосны, березы и ольха, ива, лиственница и осина. За относительно узкой лесной полосой на другом берегу реки широко раскинулась тундра с небольшими рощицами лиственниц.

На следующий день я опять пошел на охоту со слугой-аборигеном Хлебикова, Ампой. Мы поставили несколько моих капканов на песца и зайца, а также проверили ловушки Ампы. Добычей стали один заяц и один песец. Здесь обитает много зайцев – белых, рыжих, черных, хотя последние встречаются достаточно редко. У реки мы заметили свежий след волка и, пойдя по нему, вышли в открытую тундру, где серый остановился под одиноко стоящей лиственницей. Завидев нас, он медленной трусцой удалился прочь.

6 января 1891 года (25 декабря 1890 года) у русских был первый день Рождества, который отмечали и Хлебиковы. Рано утром в рождественский день со стен в дальних уголках прихожей были сняты и протерты от пыли иконы святых. Теперь они висели на своем месте и блестели не только потому, что были приведены в порядок, но и из-за света восковых свечей, горящих по сторонам. Русские, которые перед крупными праздниками постятся целый месяц, сидят в сочельник в прихожей и ждут двенадцати часов, когда они могут насладиться скоромным (блюдами, запрещенными в пост), в котором они себе долго отказывали. Вот так мы и сидели в одинокой избе перед иконами с зажженными свечами и желали, чтобы время текло быстрее и мы вскоре смогли попробовать жареные ломти оленины и пирожки, ожидавшие нас в печи.

Рождественским утром хозяин помахал в гостиной, кухне и прихожей кадилом, после чего все домочадцы, куда помимо семьи Хлебикова входили мужчина и женщина, приехавшие на рыбный промысел в Тазе из Сургута, встали перед иконами. Г-н Хлебиков в роли священника зачитывал Евангелие, в то время как другие кланялись и крестились. Когда служба закончилась, все друг другу пожелали «С праздником!» и направились к столу. Завтрак состоял из пирога с олениной, белого хлеба (муку для того и другого специально хранили для праздничных оказий) и чая с сахаром. На обед у нас был суп, оленина с горчицей, а также пирог из мяса и ржаной муки. Северосибирская оленина не похожа на ту, которую можно купить в европейских городах, – она необычайно вкусна, сочна и мягка. На полдник мы пили семейный чай (листовой чай, в отличие от обычного, ненатурального прессованного кирпичного чая).

Вечером первого дня Рождества нас внезапно посетило оленье стадо Хлебикова, которое стерегла семья юраков-самоедов в тундре, причем одна из пришедших олених была покусана волками.

Чуть позже к дому подъехал сам оленевод, который рассказал нам, что волки убили двух оленей и ранили еще нескольких. Я уговорил Ампу сопроводить меня к месту, где произошло нападение на стадо. Была полночь, на небе мерцали две золотистые рождественские звезды. Через две мили мы подошли к чуму пастуха. Старый язычник тут же предложил провести нас к месту, где волки совершили свои злодеяния.

Вскоре мы стояли рядом с тушей одного из убитых и обглоданных оленей. Язычник пошел домой, а мы разбили в снегу лагерь на некотором расстоянии от жертвы. О, как же здесь холодно! Пока мои зубы стучали все отчетливее, а тело тряслось и дрожало, время медленно тянулось и совершенно никуда не спешило.

Слабое освещение с южной части неба предвещало наступление рассвета, и вдруг тело окутал поток тепла – издали послышался вой волков. Вскоре мы увидели, как два зверя подбежали трусцой к своей жертве. Не догадываясь о нашем присутствии, они подошли на расстояние выстрела – он сразу же и раздался из моего двуствольного ружья. Один из волков остался лежать на месте, другой же в спешке ретировался. Мы подошли к раненому волку, который катался в снегу. Пуля попала ему в левую лопатку, поэтому зверь не мог подняться на ноги. Его кровь с паром хлестала из раны, окрашивая белый снег. Как он в бессильном неистовстве оскаливал зубы, когда мы над ним стояли, какой ужасный, полный злобы огонь горел в его глазах, какой душераздирающий вой он издавал от боли и страха из-за того, что не мог уклониться от своих смертельных врагов! Я никогда не забуду его взгляд, полный мольбы, страха и ненависти, с которыми он смотрел на Ампу, когда тот своей пешней (грубо заточенный кусок железа с рукоятью для сверления лунок во льду) собирался положить конец его жизни. Спустя пятнадцать минут мы уже шли с его шкурой в сторону дома.

В зимней станции Хлебикова время проходило веселей, чем на Нейве-сале. Я научился «пиликать» на своей скрипке несколько национальных русских танцевальных и песенных мелодий. Хлебиков и другой русский со своей женой обладали превосходными голосами. Когда темнота окутывала тундру и все домочадцы собирались в большой гостиной, сидя на скамье или стоя, мы развлекались, распевая вчетвером песни.

Танцевальные мелодии оказывали омолаживающее воздействие на пожилую мадам Байколову – она грациозно и легко двигалась, лицо ее сияло. Какая же сила заключена в вибрации струн!

Редко когда бывали дни, когда к нам не заходили аборигены. Я обычно играл для них. Они же, не зная никаких танцев, когда мы их приглашали, пытались им подражать: абориген кружится вокруг себя как волчок, описывая большой круг, размахивая в воздухе руками и усердно жестикулируя словно шаман, вошедший в экстаз; наконец он становился очень довольным – очевидно, у него сложилось самое высокое мнение о себе как танцоре.

Когда термометр днем показывал 20–30 градусов мороза, я выходил на охоту, но если температура была еще ниже, то заняться было нечем. Однажды к нам зашел юрак, который, по рассказам мадам Байколовой, умертвил целую семью из своего рода. Ссора c другим аборигеном по поводу каких-то оленей переросла в драку, где наш персонаж схватил топор и разрубил своего противника. Убийца ворвался в чум убитого и зарубил его жену с детьми. За это злодеяние убийца получил 18-месячное тюремное заключение. В целом, убийцы в Сибири осуждаются на слишком мягкие сроки. Как мне рассказывали, неподалеку от избы Хлебикова жил другой юрак, который убил своего родственника.

Эти истории убийств вызвали во мне отвращение, тем более что я как раз всерьез думал поселиться у аборигенов и делить с ними горе и радости.

Одним погожим январским днем к станции подъехала пара чужаков: два остяка из рода, насчитывающего лишь 200 человек и проживающего в окрестностях Южного Таза. У них был звериный, коварный облик и взгляд, вызывающий подозрение. Они не были абсолютно честными людьми: один из них, немного говорящий по- русски, отвел меня в сторону и предложил купить кипу беличьих шкур, которые он на самом деле задолжал г-ну Хлебикову. Остяк, говорящий по-русски, был смесью социалиста и анархиста, он относился к русским совсем не дружественно: по его мнению, богатых следовало беспощадно грабить, если они не хотели делиться с неимущими. Остяки расхваливали богатые охотничьи угодья в их краю. За скромное вознаграждение они предложили мне поехать с ними в землянку, где они жили, чтобы потом повозить меня по этим угодьям в их зимнем чуме столько, сколько мне заблагорассудится. Предложение было очень заманчивым, но, честно говоря, после того что я услышал ранее, я не осмелился его принять. Г-н Хлебиков самым серьезным образом отговаривал меня связываться с этими остяками. Он вообще считал, что те хотели ограбить меня и бросить на произвол судьбы в снежной пустыне, где я бы погиб от голода и холода. Вполне возможно, что не со всеми аборигенами севера Сибири стоит связываться. Тем не менее до сих пор я не встречал ничего, кроме доброжелательности и гостеприимства у тех аборигенов, с которыми я непосредственно сталкивался, – за исключением случая, когда я вознамерился приобрести истуканов и был разоблачен[49].

На обоих остяках была одежда, отличавшаяся от обычной северосибирской. Они были одеты в двойные меховые рубашки, мохнатые снаружи и изнутри, сшитые как юракские ягушки (женские меховые куртки, открытые спереди и застегнутые на кожаные уголки). Такая двойная рубашка покрывала все туловище до затылка. Штаны, также мохнатые изнутри и снаружи, были обвязаны поясом вокруг заправленной в них рубашки. Меховые сапоги были не так красивы и искусно выделаны, как у юраков.

Однажды на зимнюю станцию поступило сообщение, что на северо-запад пришло тунгусское племя и перебило тех немногих русских и юраков, что жили у Таза. Это сообщение вызвало большое беспокойство – вероятность нападения стала живо обсуждаться, и юраки выглядели подавленными. Были ли под этим слухом какие-либо основания, я так и не узнал – по крайней мере, до нас никакие враждебно настроенные тунгусы не добирались, хотя г-н Хлебиков рассказал, что за несколько лет до этого действительно были стычки между юраками-самоедами и тазовскими русскими.

Это случилось в непогоду темным зимним вечером. Навалило так много снега вокруг дома, что сугробы закрыли окна в гостиной. Мы сидели вокруг четырехугольного стола, пока молодая, красивая, хотя и не очень добродетельная супруга – ее единственная дочь, по слухам, была наполовину юраком – накрывала на стол ужин, который состоял из вкусной оленины с черным хлебом и супом. Тем временем две девочки, оставшиеся в прихожей, согревавшейся маленькой печкой, пришли и сообщили с испугом, что снаружи кто-то стоит и разговаривает. Примечательно, что девочки бегло говорили и по-русски, и по-юракски – учитывая, что они редко общались с детьми аборигенов. Мы встали и вышли в узкий коридор, отделяющий жилой дом от амбара. Там мы нашли двух покрытых снегом людей, приветствовавших нас на амбатском (амбато-самоедском) языке, который немного понимала только мадам Байколова. Амбаты[50] (собственно, самоеды) проживают к востоку от реки Енисей, севернее 69° с. ш. в центре полуострова Таймыр. Эти два человека пришли из района Гыданской бухты, где прожили много лет, охотясь на оленей и песцов. Каждые два года они обычно приезжали на юг в Обдорск, чтобы продать шкуры и кожи. В этот раз они решили съездить со своей пушниной в Туруханск. Узнав по пути о существовании станции Хлебикова, они решили заглянуть сюда в надежде получить у нас что-нибудь за свои товары. Одного звали Шармёд («Берущий табак»), другого – его работника – Токо. Спустя несколько часов они опять отправились в дорогу в пугающую темноту ночи.

На следующее утро, когда погода улучшилась, Шармёд опять приехал на станцию в сопровождении своей хорошо одетой жены, ехавшей на собственных санях. Они привезли множество шкур, за которые получили от Хлебикова муку, чай и табак, а также наличные деньги. Шармёд был могучего телосложения, коренастый, широкоплечий мужчина с добродушным лицом – я с ним тут же подружился. Его жена раньше проживала в Обдорске, где научилась немного говорить по-русски. С этими незнакомцами я договорился съездить до самой Новой Земли.

Глава XI

Опасное путешествие