От Фарер до Сибири

Мы в течение многих дней подряд ехали в северном направлении, обогнули Тазовскую губу, продолжили ехать по ее правому берегу, повернули на восток и остановились на 70° с. ш., 80° в. д., чтобы поохотиться на песца.

Мороз во время поездки был очень ощутимым, между 18 и 45 °R (22–56 °C). Было выставлено десять капканов. В первый день мы поймали пять песцов, но потом начался такой сильный мороз, что мы ничего не могли делать. Термометр показывал –52 °R. Поскольку на открытом пространстве дул сильный ветер, мы не могли выйти из чума, не получив ожог лица. Этот ужасный мороз сменился сильным бураном, который длился двое суток, из-за чего можно было задохнуться в метели, поэтому мы осмеливались выходить из нашего прибежища лишь на короткие мгновения. В чуме у нас тоже не все было идеально – сверху через дымоход сыпал снег, температура была –30°, было трудно поддерживать огонь из-за никудышного топлива, которое мы смогли с собой привезти. Везде, куда ни кинь взгляд, была лишь голая, покрытая снегом тундра.

Старику Высико приходилось множество раз подниматься ночью и зажигать небольшую лучину, чтобы согреться, так как он был не столь морозоустойчив, как остальные, а его меховые одежды могли бы быть получше. Особенно от холода доставалось его ногам. Хотя на мне было две пары теплых чулок из оленьего меха, мне тоже не удалось избежать промерзания ног. А кончик носа по ночам был чаще всего замерзшим словно льдинка. После окончания снежного шторма нам пришлось откапывать выход из чума от снега. Войче встал на лыжи и отправился проверять капканы – из десяти мы нашли семь, в двух из них была добыча.

После бурана нам лишь изредка удавалось увидеть песцов. Поэтому было решено повернуть на юг, чтобы заняться там охотой на оленей, хотя сезон охоты на них еще не наступил. Лучше всего охотиться на оленей в мае или июне, когда снег становится мягким и начинает таять – тогда под ногами охотника больше не раздается хруста снега, на который издалека реагируют эти пугливые животные. Северосибирский абориген весной часто может подстрелить за день пару оленей. Мясо дикого оленя в любое время года, как правило, очень жирное и вкусное. До конца мая его шкура красива и хорошего качества, но летом она блекнет, волоски изреживаются и становятся ломкими, легко выпадают или отламываются, на шкуре появляется много плешей, которые образуются из-за личинок слепней, живущих под ней.

Стойбище из чумов

Мы двигались на юг в течение девяти дней. Утром последнего дня была сносная погода, но термометр, столбик которого поднялся достаточно быстро, предвещал снегопад, а когда мы пустились в путь, он всего лишь стоял на отметке –18°. Тем не менее день оказался совершенно не теплым. Уже в полдень разбушевался сильный буран (снежный шторм), который поднимал снег в воздух и крутил его вокруг нас. Я с трудом мог держать глаза открытыми, даже когда поворачивался спиной к ветру. Было трудно дышать, еще более мучительно, чем под плотной маской, в которой ты протанцевал несколько часов, – ощущение было, как будто лицо очень плотно окутано сеткой в душный летний день. Олени шли, склонив головы. Войче ехал впереди обоза. Я попросил его остановиться, но он решил повременить, высматривая прикрытие для чума. Начало темнеть, на открытой, ровной снежной поверхности, на которую валил снег, ничего не было видно. Стало совершенно темно, когда мы наконец-то доехали до очень холмистой местности. Мы потратили огромные усилия, чтобы поставить чум. К моему удивлению, он выдерживал сильные порывы ветра. Было очень неприятно укрывать свое тело меховыми шкурами, мокрыми от растаявшего в теплом чуме снега, – ими накрываются ночью вместо спальных мешков, которые неизвестны к западу от Енисея. На следующий день мы выехали и продолжали путь, пока в полдень не доехали до реки, на берегах которой рос небольшой лес. На следующий день погода улучшилась. Я вышел с Высико на лыжах на поиски белок. Мы долго следовали по берегу реки в южном направлении. Старый услужливый юрак обстукивал своим топором приглянувшиеся ему высокие и тонкие стволы сосен, но пользы от этого не было никакой – не показалось ни единой белки. В снегу было полно следов зайцев и куропаток. Однако мы хотели поохотиться на белок, но поскольку так их и не увидели, то вернулись обратно в чум, не делая попыток охотиться на других животных. На следующий день, когда Войче выехал на охоту, ему посчастливилось подстрелить самца оленя. Я потерял терпение, но у меня не было никакого тунелатте («ружейной дощечки»), а без нее аборигены не могли и подумать, чтобы выходить на охоту. Рано утром следующего дня, пока звезды еще ярко светили на небе, мы с Высико отправились в лес, чтобы свалить там самое толстое дерево, которое смогли найти. Мы отрубили часть его корня и вытесали тунелатте, которое должно быть 1,25 дюйма в толщину и около 1 сажени в длину с широкой серединой и узкими концами. Эта доска используется для охоты на оленей. Когда охотник находит в открытой тундре оленя, он надевает пару ручных лыж, покрытых белой шкурой, и облепляет тунелатте снегом с лицевой стороны, которая полностью изрезана. Затем он ложится пластом на землю и двигается, держа перед собой эту дощечку, по направлению к добыче, которая ни о чем не подозревает и часто не обращает внимания на приближающийся белый предмет, что позволяет охотнику подойти на расстояние выстрела. Посередине тунелатте находится отверстие для дула. Сама дощечка достаточно высокая и может скрыть охотника, распластавшегося на земле, но для пущей гарантии он еще накидывает на себя белую шкуру.

Вечером тунелатте было окончательно готово. Но на следующий день был мороз 51 °R, ясная и солнечная погода, идти охотиться было слишком холодно. Тогда Войче предложил нам проехать некоторое расстояние в тундру и принести животных в жертву духам.

(12) 24 марта еще стояли морозы, поэтому на охоту мы так и не поехали. 25 марта Войче выехал один. Мы же с Высико отправились на санях, запряженными четырьмя оленями, на юг к Тидды-удда (река Кедровая), где мы надеялись найти белок, но нас опять ждало разочарование. У Кедровой мы увидели бурую росомаху, которую мне удалось подстрелить для разнообразия. Снег под кустами, которые местами окаймляли обширные заросли кедровника, а также росли вдоль речных проток, был покрыт многочисленными следами зайцев и куропаток. Между тонкими, высокими кедрами виднелось несколько достаточно больших погнутых елей. Летом это место с его лесом, изгибами реки, высокими склонами, гребнями и округлыми расселинами должно быть особенно привлекательным. Если бы не было такой беды, как комары, я желал бы провести здесь как-нибудь осенью в маленькой охотничьей хижине медовый месяц с красивой женой, увлекающейся охотой.

Когда стемнело и мы устали от беспрестанного катания на лыжах, мы с Высико вкопались в снег в месте, где стояли на привязи олени. В этом «куропаточьем гнезде» было относительно тепло, но когда мои ноги намокли, они неизбежно начали мерзнуть. На следующий день по возвращении в чум я серьезно обморозил лицо – между прочим, то же самое случается со многими аборигенами, чьи лица почти полностью покрыты красной коркой, которая появляется из-за обморожений. Вечером пошел снег, однако мои опасения, что Высико заблудится, оказались беспочвенными. В сумерках он вывел наши сани к чуму. По пути назад мы видели свежие следы диких оленей. У Тидды-удда из птиц помимо куропаток мы увидели синиц двух видов, дятлов и одного ворона.

(18) 30 марта. Не приняв никакой еды или питья – аборигены почти всегда выезжают утром из дому, «соблюдая пост», – мы отправились на оленью охоту: Войче на одних санях, мы с Высико – на других. Термометр показывал –33 °R. Мы продвигались вперед в разных направлениях по пустынной, открытой тундре, проезжая между зарослями лиственницы. Там, где в тундре встречались низкие округлые холмы, мы иногда задерживались, чтобы изучить местность, и забирались на одиноко стоящую лиственницу, откуда можно было лучше обозревать находящуюся поблизости равнину. После полудня Войче остановил свои сани, повернулся к нам и прошептал: «Илипче!» («Дикий олень!») Мы все сошли с саней, и в глубине тундры, куда указывал Войче, я увидел рога оленя, который отдыхал на снегу. Мы укрылись за близлежащим холмом. Облепив тунелатте снегом и установив его, Войче пополз по направлению к оленю. Он мог бы приблизиться на 500 шагов, но олень заметил движение дощечки. Несколько мгновений он пристально смотрел на этот белый предмет, а затем беспечно повернул голову в другую сторону. Юрак старался лежать спокойно, пока олень на него смотрел, а когда тот отвернулся, начал снова приближаться. Охотник подошел очень близко, когда олень, видимо, на всякий случай решил подняться и удалиться. Он встал на ноги, с наслаждением вытянул свое худое тело вверх и сделал два-три величественных шага, когда прозвучал выстрел. Но пуля не достигла цели – из-за ошибки в спусковом механизме выстрел произошел случайно. Олень, не теряя собственного достоинства, прискакал на то место, где прятался Войче, посмотрел на него и, прежде чем тот успел перезарядить ружье, отскочил в удивлении в сторону саней, где стояли мы с Высико. Потом он также заметил и нас и грациозно поскакал галопом прочь в тундру. Но уйти ему не удалось: прицельный выстрел из моей двустволки свалил его на землю. Оленя мы тут же разделали, аборигены с большим аппетитом утолили свой голод его теплым, парящимся мясом и кровью. Они налили в выпотрошенный желудок некоторую часть крови животного, которая собралась в грудной полости. После этого мы не торопясь поехали «домой». Но в сумерках мы увидели стадо из семи оленей, которые скакали к склону долины. Остановившись, мы с Войче поспешили к лиственнице на склоне, чтобы встретить оленей, когда они доскачут до места нашего нахождения. Мы еще не добежали до дерева, когда на холме на некотором расстоянии от склона показалась олениха. Она сразу же увидела Высико с нашими оленями и исчезла в мгновение в направлении откоса. Войче призвал меня начать стрелять, но, поскольку расстояние было слишком большим, не было никаких шансов поразить животное, по крайней мере эффективным способом. Тут же олениха показалась снова – чтобы удовлетворить свое любопытство – на том же месте, что и ранее. Судя по ее поведению, она уже была напугана и должна была исчезнуть снова, так же быстро, как и объявилась. Я, следуя совету юрака, вскидываю ружье на плечо и стреляю. Олениха стремительно ускакала прочь – мы увидели, как она со своими сородичами бежала вверх по другой стороне долины, и я, пристыженный, уже собирался пойти назад, когда Войче схватил меня за руку и вымолвил:

– Смотри, олениха падает.

Мы спустились в долину и поднялись по противоположному склону, где вокруг умирающей матери скакал обеспокоенный олененок. Войче хотел его пристрелить, и я дал ему свое ружье. Спустя мгновение олененок лежал рядом со своей матерью. В окровавленный снег, где мы разделывали оленей, было поставлено несколько песцовых капканов, после чего мы в темноте поехали домой с тяжело нагруженными санями.

(19) 31 марта немного грело солнце, однако температура в тени была –30°. В последующие дни начался буран, из-за чего охотничьи вылазки были прекращены. Не было никакой радости бесконечно сидеть в чуме постепенно увеличивающимися днями, голодать и мерзнуть. Огонь мы зажигали только по утрам, чтобы вскипятить чай, и вечером, когда готовили мясо. Всего мы добыли девять оленей, а также несколько песцов, после чего отправились в путь, держа курс на северо-восток.

После длинного и тягостного разговора, сильно затрудненного языковым недопониманием, Войче пообещал отвезти меня в район залива Енисейский, его родные края, а после этого – на полуостров Таймыр, а если возможно, то и к реке Пясина, где должен был жить один русский рыболов.

Снова начавшиеся снежные шторма и сильные морозы задержали наш выезд. Войче тогда решил попросить духов о помощи и принести им в жертву животных. Однако прошло еще несколько дней, прежде чем боги снизошли до выполнения его просьб. Пробыв в пути три дня, мы проехали по берегу Тазовской губы мимо полу- дома-полуземлянки, находившейся в небольшом лесу, преимущественно лиственничном. Наконец-то установилась хорошая погода, лунный свет озарял пейзаж, поэтому мы разбили лагерь только в полночь. Пока женщины и Высико возводили чум, Войче свозил меня обратно к землянке.

Было приятно спуститься через люк в крыше, сделанной из досок и веток, на которые был насыпан слой земли, в прямоугольное помещение, где было очень тепло – гораздо теплей, чем в нашей чуме. Помещение обогревалось огнем, разведенным в углу, где был построен дымоход, через который дым целиком уходил наружу. Прихожая с высоким потолком, где было светло благодаря двум ледяным окнам под крышей, имела глиняный пол площадью четыре квадратных сажени и была относительно свободна от дыма. Мы ожидали встретить жителей землянки спящими. Некоторые из них действительно спали на полу на подстилке из оленьей шкуры или на длинной скамье, стоявшей вдоль двух стен, но другие сидели на табуретках, вырубленных из деревянных поленьев, и бездельничали. В этом подземном жилище проживали 11 человек. Не было ни стульев, ни столов, их роль играли пол и нары. Когда мы появились, спящие люди повставали со своих мест. В ответ на мою просьбу дать что-нибудь попить – я уже мог понимать юракский, а Войче, хорошо знавший тазовский остякский (эти аборигены относились к остякскому роду), переводил – ответил староста жилища, назвавшийся Малофеем, что у них не было ни еды, ни питья. По свежим и полным лицам аборигенов было не похоже, что они голодают уже несколько дней – скорее казалось, что они, наоборот, живут в крайнем изобилии. Может быть, у них только что закончились их запасы. Значит, еды и питья там не было, но было топливо, и горящие щепки громко потрескивали в очаге. Многие из мужчин внутри были раздеты по пояс, тогда как у женщин были только голыми руки.

Помимо двух жен Малофея там были другие молодые женщины. С первого взгляда я заметил необычную красоту и симметричность черт лица одной из них. Кроме того, у нее были глаза шоколадного цвета, темные брови и ресницы, а рот и нос были изумительно пропорциональны по отношению к остальной части лица; даже мочки ушей имели на редкость красивую и правильную форму. После долгих уговоров мне разрешили рассмотреть их под кипой черных как уголь волос. Высокая стройная фигура, которая была лишь немножко полноватой, гармонировала с красивой головой.

Со своими двумя женами Малофей имел множество детишек. Остяки принадлежали к упоминавшемуся выше роду из 200 человек и жили в чумах из бересты, которые ставили на берегах рек, где они рыбачили. Когда весной, в мае и июне, снег таял, они покидали свои подземные жилища, а осенью, с началом снегопадов, возвращались к долгой восьмимесячной жизни в подземелье. По определенным причинам род держит мало оленей, у некоторых их нет вообще. Наоборот, остяки других родов в Тазовском районе, которые постоянно кочуют, часто содержат большие стада оленей.

Зимой оседлые остяки ловят для пропитания зайцев и куропаток. Часть летнего улова рыбы они, как правило, отвозят на лодке на ближайшую русскую станцию, хотя расстояние до станций может быть очень большим. С твердым намерением как-нибудь погостить у Малофея на обратном пути с Таймыра я с Войче вернулся в чум. Рано утром следующего дня мы отправились в дорогу. Проехав Тазовскую губу, мы вышли на другой берег к маленькому домику, в котором жил русский, ранее работавший на Нейве-сале. Он женился на молодой аборигенке, которая ему родила ребенка с шестью пальцами на каждой руке. Русских он не видел с прошлого лета, а аборигены очень редко проезжали мимо его избушки. Ввиду того что мои запасы муки и хлеба уже были на исходе, я попросил его об их пополнении. Его запасы тем временем полностью закончились, и он как раз собирался ехать в Нейве-сале с одной семьей аборигенов, чтобы привезти оттуда муку.

Чтобы до наступления ночи догнать Высико и наших женщин, которые поехали впереди в обозе, мы после одночасового пребывания в избушке отправились в дорогу и вскоре оказались в открытой тундре в том месте, где мы вечером ставили чум. Еще неделю мы продолжали свой путь, пока не доехали до Енисея и рыбацкого местечка Хантайска, лежащего на реке Хантайка. Наша поездка шла по бездорожью, нередко в лютую стужу, иногда в буран, но аборигены, особенно наш проводник Войче, раз за разом демонстрировали завидное упорство и изобретательность. На отрезке между Тазом и Енисеем нам попался всего лишь один чум. Я встретил радушный прием в хижине русского рыбака под Хантайском, однако обоз не мог слишком долго стоять снаружи, и вскоре я вернулся к саням. 12 апреля мы наткнулись на два чума долганов в 100 верстах к востоку от Енисея. Эти аборигены имели очень большое сходство с юраками. Как следовало из их рассказа, в нескольких днях езды на восток находилось большое стадо оленей. 14 апреля мы разбили лагерь на лесистом берегу реки Хета, откуда мы могли выезжать охотиться на оленей. Мы не имели возможности забивать оленей из нашего собственного стада, насчитывавшего всего 50 оленей, молодых и старых, и когда нам начинало недоставать мяса и крови, особенно после того, как закончились мои запасы муки и хлеба, мы были вынуждены активно приниматься за охоту. В последние дни наши женщины каждый вечер из соображений экономии смешивали горсть муки с кровью и заваривали с кусочками жира, из чего получался вкусный питательный суп. Когда мука закончилась, для всех нас, особенно для меня, это было потерей. Суп из крови и нутряного сала, а также вкусное мясо стали нашими единственными блюдами, хотя и всегда желанными.