Агония

— Сначала поесть и попить, а потом я буду тебя выгуливать.

* * *

Пятьдесят шестой этаж, открытая крыша: от вида дух захватывает. Небо не над головой, небо перед глазами. Беззвездное, потемневшее от туч и подсвеченное снизу неоновыми огнями ночного города. Смотришь — теряешься, голова кружится, стоишь на месте, но будто летишь. Не в пропасть — над ней.

— Не врут ромахи, да?

— Не врут, — улыбается Реня, уткнувшись холодным носом мне в щеку.

Крепко прижимаю ее к себе, обхватывая всю, чтобы согреть. Прохладно уже, ветрено. Она ж в одной рубашке выскочила, а я не стал напоминать, чтобы накинула на себя что-нибудь: со мной не замерзнет. А мне такая погода в самый раз. Не жарко, но и не холодно. Не задыхаешься. И дождь люблю: после Алжира вода с неба как манна небесная. После него пыли меньше, воздух чище.

— Это так ты меня профессионально выгуливаешь? — просовывает руки мне под куртку и обнимает за спину, доверчиво приникая к груди.

— А ты думала, где настоящих кис выгуливают? Только на крыше.

Это вам не на смотровой площадке в толпе людей стоять. Мы здесь совершенно одни, никого больше тут нет, кроме нас. Внизу город, бурлящий и кипучий. Сетка ярких огней, статичных, движущихся. Но у меня не от панорамы дух захватывает. От другого дышать не могу.

Целую ее и вскипаю — по телу сладость растекается. Обнимаю, прижимаюсь щекой к ее щеке — пропитываюсь теплом. Регина не сопротивляется, отвечает. Больше не отталкивает. Стоим с ней, будто пьяные, хотя в крови ни капли алкоголя.

От свободы опьянели, с которой теперь можно друг друга трогать и целовать. Быть рядом, говорить, обниматься, смеяться, ни на кого не оглядываясь. Целовались до онемения в губах, до потерянного дыхания. Горели от возбуждения, да и плевать. Ни с чем несравнимое удовольствие чувствовать, как она уступает, отдается мне все больше и больше.

Дошли до последней черты близости в одних поцелуях. Все их уже перепробовали, узнали друг друга в них, изучили. Раздеть не пытался и ласкать по-другому, нет, только не здесь, целовал — губы, шею. Она дрожала от этого, возбуждалась, уже не скрывая своего желания. Хочу впитать его в себя, это мучительное сумасшедшее желание.

Провожу руками по ее бедрам, и Реня сразу перехватывает руки, удобно обнимая меня за плечи. Крепче ухватывается, тянется вверх, когда поднимаю за талию и подхватываю за ягодицы. Мы уже привыкли, нам так удобно. Легкая, как пушинка, моя Реня, тонкая, изящная, только на руках и носить.

Она смеется, я впиваюсь в горячий рот — целую улыбку. Когда ослабляю напор, отвечает: губы становятся мягкими, приоткрываются, пленяя влажной сладостью. Целую до головокружения. Хочу до судорог. Знаю ее тело на ощупь. Вот так бы трогать только голую: все впадинки обласкать, всю на вкус попробовать…

— Кис-кис, — на ухо. — Когда я свою кису уже поимею? Кис-кис, ну когда-же скажи-же. Ты обещала.

— Скоро.

Спрашиваю, но не настаиваю. Говорю, потому что ей это нравится: на слова эти реагирует как на прикосновения, вздрагивает, плотнее прижимается. А мне сейчас все в кайф, даже это мучительное ожидание. Все равно моя будет, и нам горячо будет.

Целую в шею, вдыхая запах духов и кожи. Реня нежно пахнет, не навязчиво, поэтому хочется поглубже вдохнуть, чтобы внутри остался. Аромат похож на зеленый чай, наверное, так эти духи и называются, есть такие. Точно они. Точно.

Она вздрагивает, тяжело выдыхает со стоном, и я останавливаюсь. С трудом отрываюсь от нее. С ума сводят ее стоны. Не могу их слышать, не могу терпеть.

— Я хочу верить, что ты мне не врешь, — шепчет она нерешительно. — Я же не просто так пошла сегодня с тобой, хоть мы и смеемся, будто все легко и просто. Но ты ведь знаешь, что все не просто, — пытливо смотрит в лицо, взглядом побуждая к ответу.

— Я подбираю слова.