– Ничего, ничего, руки-ноги целы, хотя, ей-богу, она меня напугала до смерти.
Они вернулись к камину, и мужчины раскурили трубки. Снаружи крепчал ветер, и, когда наверху хлопнула дверь, старик вздрогнул. Непривычная, гнетущая тишина томила их, покуда старики не собрались спать.
– Наверное, деньги будут в мешке, а мешок под одеялом, – сказал Герберт, пожелав им спокойной ночи, – и какая-нибудь мерзость будет пялиться со шкапа на то, как вы прибираете к рукам нечестную добычу.
Старик сидел один в темноте, смотрел на гаснущий огонь и видел в нем разные рожицы. Вдруг возникла такая страшная, такая обезьянья рожа, что он обмер, пораженный. Она кривлялась, эта рожа, и он с нервным смешком ощупью поискал на столе стакан с водой, чтобы плеснуть на уголья. Его рука ухватила обезьянью лапку, и, судорожно вытерев руку о пиджак, он отправился спать.
При ярком свете зимнего солнца, струившего лучи на его завтрак, он посмеялся над своими страхами. Вещи обрели скучный положительный смысл, накануне ими утраченный, и грязную сморщенную лапку бросили на буфет неуважительно, безо всякой веры в ее могущество.
– Наверное, все старые вояки одинаковы, – сказала миссис Уайт. – Стыд подумать, что мы слушали эту чепуху. Когда они исполнялись, желания, в наши-то дни? А хоть бы и исполнялись – чем тебе могут навредить двести фунтов, отец?
– Свалятся с неба и оглоушат, – заметил легкомысленный Герберт.
– Моррис говорил, оно происходит само собой, – сказал отец, – так что при желании можно сослаться на стечение обстоятельств.
– В общем, до моего прихода к деньгам даже не прикасайся, – сказал Герберт, вставая из-за стола. – У меня есть опасения, что они превратят тебя в жалкого скупердяя и нам придется отказаться от такого родственника.
Рассмеявшись, мать проводила его до двери, посмотрела, как он вышел за калитку; вернувшись к столу, она втихомолку еще посмеялась над мужниным легковерием. Впрочем, это не помешало ей сорваться с места на стук почтальона и не удержало от энергичных слов по адресу выпивох-сержантов, когда выяснилось, что пришел счет от портного.
– Представляю, как повеселится Герберт, когда вернется с работы, – сказала она за обедом.
– Наверняка, – сказал мистер Уайт, наливая себе пива. – Только как хотите, а эта штука шевельнулась у меня в руке. Готов поклясться.
– Тебе показалось, – успокоила его жена.
– Говорю тебе, шевельнулась! – ответил он. – Чему тут казаться? Я взял… Что там?
Она не ответила. Странным показалось ей мельтешение человека на улице: нерешительно поглядывая на их дом, он словно бы намеревался войти. Не забыв еще о двухстах фунтах, она отметила, что он хорошо одет и на голове у него новехонький блестящий цилиндр. В четвертый раз он взялся за щеколду, постоял и, в приливе решимости нажав на нее, ступил на дорожку. В ту же минуту миссис Уайт сунула руки за спину, развязала тесемки передника и спрятала полезную домашнюю вещь под подушку, на которой сидела.
Незнакомец, которого она провела в комнату, был, что называется, не в своей тарелке. Он прятал глаза, вполуха слушал извинения за беспорядок в комнате и за мужнину куртку, в которой тот обычно работал в саду. С терпением, сколько его наберется у женщины, она ждала, чтобы он объяснил свое вторжение, но тот непонятно молчал.
– Мне… меня попросили зайти, – наконец заговорил он и, согнувшись, извлек из брючного кармана клочок бумаги. – Я из «Мо и Меггинса».
Хозяйка сорвалась со стула.
– Что случилось? – еле слышно спросила она. – Что-нибудь с Гербертом? Что там? Что?
В разговор вступил муж.