Дедушка оглядывается.
— Вот он где; ну, здравствуй, покажи, как ты кланяешься.
Я поклонился еще. Дедушка гладит меня по голове, я стою в нетерпении, мне хочется скорей к шкафу, а надо слушать, что говорит дедушка, надо стоять, пока он меня не отпустит.
— Я смотрю на него и думаю, что он похож на Петра Васильевича. Это, конечно, жалко, потому что нельзя сказать, что брат красив.
— Нет, Иван Васильевич, он похож на моего папу, — заступается за меня мама.
— Нюрочка, ты не думай, что я его обижаю. Петр Васильевич был очень хорошеньким мальчиком, но тогда не употребляли еще носовых платков, и Петр Васильевич вытирал нос кулаком, при этом он теребил свой нос со всех сторон, оттого его нос, прежде прекрасный нос, потерял свою форму.
— Папочка, ты и скажешь.
— Нет, правда, правда; Надежда Васильевна всегда говорила это, а я тянул нос книзу. Шурочка, ты тоже лучше тяня свой нос книзу.
Дедушка засмеялся, потом наклонился и поцеловал меня в лоб, и я почувствовал уколы его бритой губы.
— Отпусти его, смотри, как ему не терпится к елке.
— Да, да, иди, иди.
Я, обрадованный, побежал.
— Он препотешный.
— Да, да.
Вот он, мой шкаф; дверки со стеклом и с жердочками и с зеленой занавеской, совсем как у папы в кабинете. Я дотрагиваюсь до него, обхожу со всех сторон, я бегу к бабе Жене, которую Верочка, как настоящая хозяйка, поит мнимым чаем из только что подаренного ей игрушечного сервиза.
— Баба Женя, спасибо!
— Ну, вот, тебе он нравятся?
— Я не знал, что ты подаришь такой, ведь он — настоящий.
— Я очень рада, а ты его открывал уже? В нем еще подарки от дедушки и тети Сони.
Я снова бегу к шкафу, поворачиваю ключ; замок щелкает со звоном, как у няниного сундука, я нерешительно открываю дверцы. Палитра, краски, альбом и еще что-то. Я забираю все вещи, прижимаю их к груди, придерживаю их подбородком и иду к бабе Жене. Я сажусь на пол, в это время все мои подарки падают, и таинственный сверток, который я еще не успел развернуть, разрывается, из него выпадают деревянные коробочки, и из них рассыпаются оловянные солдатики.