Даниэль Деронда

– Он член вашей семьи? – продолжил выяснение Деронда.

Вопрос показался нелепым как дамам, так и хозяину дома: все трое обменялись насмешливыми взглядами.

– Нет-нет, – ответил Коэн. – Я держу его из милости. Раньше он у меня работал, а потоми стал слабеть на глазах, и я его приютил. Конечно, Мордекай доставляет немало хлопот, но в то же время приносит благословение и учит сына. А еще чинит часы и ювелирные украшения.

Деронда с трудом сдержал улыбку: настолько забавной показалась ему смесь истинной доброты и стремления оправдать ее расчетом, – однако намерение продолжить разговор о Мордекае, чья личность предстала еще более загадочной и удивительной в свете новых подробностей, потерпело крах. Мистер Коэн немедленно перевел разговор на ссуду, которую также считал актом благотворительности, он выписал квитанцию и отсчитал сорок фунтов в обмен на кольцо с бриллиантом. Чувствуя, что оставаться долее было бы неделикатно, Деронда ушел, так и не получив никакого результата, кроме того, что теперь у него был повод вернуться к Коэнам после Рождества. Он твердо решил, что тогда поближе познакомится с Мордекаем и попытается выяснить у него кое-какие подробности о семействе Коэн – например, почему запрещено спрашивать старшую миссис Коэн, есть ли у нее дочь.

Часть пятая. Мордекай

Глава I

Двадцать девятого декабря Грандкорты приехали в Аббатство, но Деронда не видел их до обеда. Выпал чудесный снег, и дети получили редкую возможность поиграть в снежки и построить крепость. Во время рождественских каникул девочки Мэллинджер решительно отказывались играть без кузена, как они неизменно называли Деронду. Вернувшись из парка, он играл в бильярд, так что думать о встрече с Гвендолин за обеденным столом было некогда. И все-таки встреча эта представляла несомненный интерес. Слегка устав от развлечений и повинуясь гонгу, оповестившему оби-тателей дома, что до обеда остается полчаса, Деронда поднялся к себе и первым делом задумался о том, как повлиял на нее брак с Грандкортом и изменились ли ее манеры со времени их встречи в Диплоу.

«Полагаю, есть натуры, в которых можно замечать ежедневные колебания, если постоянно за ними наблюдать, – рассуждал он. – Очевидно, некоторые из нас шагают быстрее остальных: не сомневаюсь, что Гвендолин отличается особой впечатлительностью и хранит в душе все, что когда-либо произвело на нее заметное впечатление. История с ожерельем и мысль, что кто-то может осуждать ее за склонность к игре, очевидно, оставили глубокий след в ее сознании. Однако подобная впечатлительность действует двояко: она способна как довести человека до отчаяния, так и вызвать приятные чувства. Как бы ни восхищал Грандкорт причудливым характером – боже милостивый! – кто поверит, что в повседневном общении ему удастся проявить нежную привязанность? Да его надо кнутом хлестать, чтобы добиться выражения страсти в лице и речи. Боюсь, она вышла за него замуж из честолюбия – чтобы избежать бедности. Но что же заставило ее поспешно сбежать в первый раз? Впрочем, бедность все равно догнала. Бедняжка! Должно быть, обстоятельства вынудили ее принять предложение. Разве возможно испытывать нечто иное, кроме жалости, к юному созданию, полному жизни и сил, которое вынуждено доверить все свои слепые надежды такой развалине?»

Ясно, что для мысленного описания Грандкорта Деронда выбирал нелестные фразы, чтобы оправдать жалость и сочувствие к его жене. Представление о Грандкорте как о развалине основывалось не на конкретных фактах, а на сложившемся из разговоров с ним впечатлении, что Грандкорт утратил всякий живой интерес к жизни. Впрочем, можно не сомневаться, что, рассуждая о любом браке, мужчины склонны сочувствовать жене, а женщины – мужу. Принято считать, что оба могли бы составить лучшую партию. А если невеста хороша собой, молодые джентльмены дружно заключают, что она не может испытывать глубоких чувств к такой неинтересной для них личности, как муж. Следовательно, она приняла предложение из каких-то других соображений. Кто же в такой ситуации жалеет супруга? Даже знакомые дамы находят его положение карающим, поскольку ему следовало выбрать другую спутницу жизни. Однако неприязнь Деронды к Грандкорту все-таки можно оправдать, поскольку тот никогда не производил впечатления человека, страдающего больше, чем причиняющего страдания. В то же время для Гвендолин – молодой, стремительной, привыкшей к лести, готовой поверить в божественное право властвовать миром – жизнь могла утратить прелесть надежды и обернуться горьким сознанием безнадежности! И все же, поскольку свадьба состоялась три недели назад и Гвендолин успела взойти на престол не только в Райлендсе, но и в Диплоу, следовало ожидать, что она уже до такой степени научилась владеть собой, что сможет изобразить удовлетворение и не доставить радости любопытным наблюдателям беспомощным проявлением истинных чувств.

Для торжественной встречи супружеской пары было приглашено разнообразное общество. Старую аристократию представляли лорд и леди Пентрит. Поместное дворянство явилось в лице молодых мистера и миссис Фицдэм из вустерширской ветви Фицдэмов. От политиков присутствовал член Общества западных садов мистер Фенн в сопровождении двух дочерей. Семейство леди Мэллинджер представлял ее брат мистер Рэймонд с супругой. Необходимый в каждом обществе холостяцкий элемент внесли два джентльмена: известный юрист мистер Синкер и мистер Вандернодт, знакомство с которым в Лебронне сэр Хьюго счел настолько приятным, что решил продолжить его в Англии.

До появления молодых все собрались в гостиной. Дамы присматривали за детьми, в то время как джентльмены беседовали с тем умеренным оживлением, которое всегда присутствует в томительные минуты ожидания обеда. Картина действительно радовала душу: очаровательные дети играли в окружении старинных портретов, изображавших достойных предков в полный рост, на фоне великолепных пейзажей. Стены из кедровых панелей венчал потолок, украшенный гербами. Освещало комнату как яркое пламя дубовых поленьев в камине, так и бледное мерцание восковых свечей. Звуки скрадывались не только мягким ковром, но и не позволявшим повысить голос английским воспитанием. Разнообразие возрастов – от седовласых лорда и леди Пентрит до четырехлетнего Эдгара Рэймонда – придавало обществу особенное очарование. Наделенная пышной красотой матроны, леди Мэллинджер расхаживала среди гостей в черном бархатном платье, с крохотной белой собачкой в руках, призванной, очевидно, служить завершением наряда.

Деронда вел беседу с мистером Вандернодтом – джентльменом безупречного голландского происхождения, вынужденным покинуть родину во время революции, а в остальном – одним из тех удобных светских персонажей, которые не представляют собой ничего особенного, однако считаются знатоками всего на свете, о чем бы ни зашла речь. Коротко стриженный, с бледными глазами и беспечными манерами, он словно намеренно подчеркивал яркую внешность и тяжеловесную серьезность Деронды.

Мистер Вандернодт рассуждал о молодоженах, чье появление ожидалось с минуты на минуту. Отличаясь неустанным интересом к подробностям личного свойства, он мог бы рассказать о великом философе или физике все, кроме его теорий или открытий, а сейчас сообщал те факты из жизни Грандкорта, которые успел выяснить после знакомства с ним в Лебронне.

– Глубоко познавшие жизнь мужчины не всегда заканчивают похождения столь удачным выбором жены. История джентльмена анекдотична: несмотря на лень, он вовсе не отказывал себе в удовольствиях. Но, разумеется, вы все о нем знаете.

– Ничего подобного, – возразил Деронда безразличным тоном. – Я знаю лишь то, что он племянник сэра Хьюго.

В этот момент дверь распахнулась, что помешало мистеру Вандернодту удовлетворить природную разговорчивость.

Элегантная обстановка гостиной стала бы достойным обрамлением для любой исключительной фигуры, а когда вошли мистер и миссис Грандкорт, никто из наблюдателей не смог бы отрицать, что их фигуры обладают исключительностью. Супруг выделялся безупречностью костюма и непроницаемостью лица, как и до свадьбы. Всем своим видом он словно подчеркивал, что согласен только на лучшие из всех возможных атрибутов, включая жену, а она, в свою очередь, полностью оправдывала его выбор.

– Бог мой, она стала еще красивее! – заметил мистер Вандернодт.

Деронда подумал о том же, но промолчал.

Платье из белого шелка и бриллианты – миссис Грандкорт украсила бриллиантами не только шею, но и волосы, и уши – придавали ее красоте более совершенный вид, чем во время их первой встречи за игорным столом. Однако в Диплоу Деронда заметил в Гвендолин больше женственной притягательной очаровательности, какой не ожидал в ней встретить. Изменилась ли она с тех пор? Деронда не доверял первому впечатлению, однако, наблюдая, как она с холодным, гордым спокойствием и неискренней улыбкой принимает поздравления, почувствовал ту же демоническую силу и решимость, с которой она встретила его взгляд в Лебронне, во время игры в рулетку. Более глубоких выводов он сделать не успел: прозвучало приглашение к столу.