Даниэль Деронда

– Я посвятила занятиям много времени, но оказалось, что таланта у меня нет. Я больше никогда не буду петь.

– Но если вы любите музыку, можно играть и петь просто ради удовольствия. Я, например, довольствуюсь своим посредственным пением, – с улыбкой заметил Деронда. – Посредственность простительна до тех пор, пока не начнет выдавать себя за совершенство.

– Я не могу следовать вашему примеру, – ответила Гвендолин прежним, неестественно веселым тоном. – Для меня посредственность означает скуку. А ничего страшнее скуки на свете не существует. Несмотря на ваше осуждение, я готова оправдать рулетку хотя бы за то, что она спасает от скуки.

– Не принимаю такого оправдания, – возразил Деронда. – Уверен: то, что мы считаем скукой внешних обстоятельств, на самом деле – наша собственная болезнь. Иначе никто бы не смог найти интерес в жизни. А ведь многие находят.

– О, понимаю! По-вашему, вместо того чтобы винить мир, я должна винить себя, – с улыбкой заявила Гвендолин и, немного помолчав, спросила: – А вы никогда не вините мир или других людей?

– Случается, когда бываю не в духе.

– И ненавидите всех вокруг? Признайтесь, что ненавидите, когда люди стоят у вас на пути, когда их победа означает ваше поражение. Ведь это ваши слова.

– Нам часто приходится стоять друг у друга на пути. Полагаю, глупо ненавидеть людей на этом основании.

– Но если они обижают вас, когда могли бы этого не делать? – спросила Гвендолин с жаром.

Выбор темы удивил Деронду, и после минутного размышления он ответил серьезным тоном:

– Что ж, в данном случае я предпочел бы оказаться на своем, а не на их месте.

– В этом, полагаю, вы правы, – заключила Гвендолин, неожиданно рассмеявшись, и присоединилась к группе гостей у рояля.

Деронда огляделся в поисках Грандкорта, желая убедиться, насколько внимательно тот следит за женой, однако убедиться в этом было очень трудно. Грандкорт имел особую манеру незаметно наблюдать за тем, что его интересует: превзойти его в хитрости не смог бы даже притаившийся в ожидании жертвы хищник. В этот момент, утонув в кресле, он служил мишенью красноречия для мистера Вандернодта, хотя точно знал, где находится и как ведет себя его жена. Был ли он ревнивым мужем? Деронда считал это вполне вероятным, но не имел никакого основания для подобной догадки. Но подозрение, что жена несчастна, естественным образом ведет к размышлениям о характере и поведении мужа. Таким образом, во втором часу ночи Деронда (к собственному удивлению) обнаружил себя в достаточно нелепом положении: сидящим с учебником древнееврейской грамматики в руках – поскольку из уважения к Мордекаю начал учить иврит, – но размышляющим исключительно о Гвендолин и ее супруге. Чтобы стать необыкновенным молодым человеком, необходимо главным образом обрести то нелегкое превосходство над обыденностью, которое часто напоминает фею неудачи: вы собираете вещи, чтобы уехать от нее подальше, однако видите ее улыбающейся с крыши багажного вагона. Тайные струны души Деронды живо отозвались на мимолетные встречи с Гвендолин, а сегодняшний короткий эпизод придал воспоминаниям упрямую ясность. Мольба о помощи, с которой она безмолвно обращалась к нему, вызывала в нем не тщеславие, а готовность к сочувствию. «Какая во всем этом польза? – подумал Деронда, отбросив книгу и начав раздеваться. – Все равно я ничем не смогу ей помочь. И никто не сможет, если она уже осознала свою ошибку. Больше того, кажется, ей катастрофически не хватает идей, способных ее поддержать. Как грустно, что в облаченном в великолепное одеяние и украшенном бриллиантами прекрасном теле, с высокомерно поднятой головой и притворно улыбающимся ртом, заключена несчастная душа! Но что я о ней знаю? Насколько можно судить, ее внутренний демон не уступит самому худшему из мужей. Она явно дурно воспитанная светская женщина; не исключено, что кокетка».

Последнее соображение, не слишком убедительное, представляло скорее обращенное к самому себе предостережение, частично подсказанное неприятными шутками сэра Хьюго на тему флирта. Деронда решил, что, пока Гвендолин остается в Аббатстве, он ни разу не обратится к ней с глазу на глаз. Он готов был сдержать данное себе слово, однако мужчина никогда не может загадывать наперед чего бы то ни было касающегося женщины, а тем более такой, как Гвендолин, в чьем характере гордая сдержанность соединялась с безрассудством, а опасно укоренившийся страх соседствовал с неповиновением. Мало какие слова смогли бы представить ее так же неверно, как слово «кокетка». Гвендолин любила, чтобы ей поклонялись, и верила в собственную власть, но не имела ни капли холодного искусства порабощать людей. И вот теперь, после свадьбы, бедняжке пришлось отбросить самоуверенность вместе с другими наивными представлениями, как больной ребенок отбрасывает игрушки, на которые смотрит пустыми глазами, не испытывая желания прикоснуться.

На следующий день, за ленчем, сэр Хьюго обратился к миссис Грандкорт:

– Оттепель наступила внезапно, словно по волшебству. На улице сейчас необыкновенно приятно. Может быть, посмотрим конюшню и другие интересные уголки поместья?

– Да, с удовольствием, – тут же согласилась Гвендолин и добавила, посмотрев на мужа: – Ты хочешь увидеть конюшню, Хенли?

– Чрезвычайно, – отозвался Грандкорт с равнодушием, придававшим его словам иронический оттенок.

Деронда впервые увидел, как они разговаривают между собой. Обмен взглядами показался ему холодным и официальным, словно супруги исполняли возложенную на них обязанность. И все же обычная английская сдержанность могла служить оправданием многих странностей, а манеры Грандкорта являлись лучшим примером выражения национального типа.

– Кто еще готов совершить путешествие по дому и прилегающей территории? – осведомился сэр Хьюго. – Леди должны укутаться потеплее. Ты пойдешь, Дэн?