Даниэль Деронда

– Не сомневаюсь, что ее мучения вполне вас удовлетворят, – пылко заключила Гвендолин.

– Нет, не удовлетворят, а заставят глубоко сожалеть. Это не просто красивые слова. Я не хотел сказать, что более совершенная натура недостойна большей любви. Я имел в виду, что люди, казавшиеся прежде неинтересными, могут заслужить сочувствие, совершив поступок, в котором потом глубоко раскаиваются. Осмелюсь утверждать, что некоторые так и не прозрели бы, если бы не тяжелые удары, которые они сами наносят себе своим поведением. Погрузившись в страдания, они вызывают больше симпатии, чем те, кто вполне доволен собой. – Деронда забыл обо всем, кроме возможных переживаний Гвендолин, и в его взгляде и голосе выразилось теплое участие.

Гвендолин опустилась на вращающийся стул возле фортепиано и подняла на него полный боли взгляд, словно молящее о помощи раненое животное.

– Уговариваешь миссис Грандкорт поиграть для нас, Дэн? – осведомился сэр Хьюго, подойдя к ним и легко, но многозначительно хлопнув Деронду по плечу.

– Я не поддаюсь на уговоры, – заявила Гвендолин, вставая.

Вслед за баронетом подошли остальные, и в этот день Гвендолин и Деронде уже не представилось случая поговорить наедине.

Следующим вечером был канун Нового года, и в галерее над монастырскими кельями должен был состояться грандиозный бал с участием всех гостей. Как известно, среди оживленной толпы и всеобщей суматохи всегда удобно уединиться. Одеваясь к балу, Гвендолин мечтала в память о Лебронне надеть старое бирюзовое ожерелье, однако боялась оскорбить мужа, появившись на торжестве в столь скромном виде, поэтому трижды обернула ожерелье вокруг запястья, превратив в браслет.

Бал представлял собой великолепное зрелище и, согласно семейному преданию, воссоздавал, насколько это было возможно, старину. Пол галереи был устлан красным ковром. В противоположных ее концах были устроены открытые беседки, украшенные цветами и вечнозелеными растениями. Уходящие вглубь веков старинные портреты многих поколений предков взирали со стен, создавая эффект присутствия пристрастных наблюдателей. На праздник были приглашены семьи из соседних владений – как крупных, так и мелких. Бал, несомненно, представлял собой то событие, во время которого будущие господин и госпожа Аббатства и поместья Кингс-Топинг могли увидеть свой будущий триумф в самом благоприятном свете. Сэр Хьюго надеялся, что Грандкорту польстит приглашение на семейное торжество, однако ничуть не меньше хотел довести до сознания наследника, что здоровье и бодрость нынешнего владельца заставят его долго ждать своей очереди, а потому разумнее предпочесть реальную сумму, чем надеяться на некое эфемерное обладание чужой роскошью. Все присутствующие, включая дочку самого мелкого фермера, знали, что увидят предполагаемого наследника сэра Хьюго и будущего баронета, после долгих лет отсутствия посетившего Аббатство вместе с супругой. Отсюда следовал вывод, что возможная холодность в отношениях между дядей и племянником исчезла, уступив место дружескому теплу. Понятно, что открывавшая бал в паре с хозяином дома миссис Грандкорт находилась в центре всеобщего внимания. Еще меньше года назад, увидев в магическом зеркале этот вечер и собственное блестящее положение, Гвендолин вообразила бы себя в сиянии триумфального восторга от осознания бесконечных возможностей, которые она, наделенная умом и энергией, сможет использовать в полной мере, но сейчас лишь удивлялась тому, как мало радости испытывала, избавившись от ненавистного убогого мирка с его отвратительной бедностью и кучей надоедливых сестер.

Размышляя об этом, Гвендолин проходила сквозь ряды восхищенных зрителей в контрдансе, которым по традиции открылся бал. Дамы рассматривали ее с особым пристрастием, как объект зависти. Кто-то выразил мнение, что миссис Грандкорт держится с удивительным достоинством, особенно если учесть, что она не имеет за душой ни фартинга. Будь Гвендолин дочерью герцога или принцессой королевской крови, даже тогда не смогла бы встретить почести более просто и естественно. Бедная Гвендолин! Со временем она научилась с невозмутимым, безупречным самообладанием принимать величайший проигрыш в рулетке жизни.

Вторая пара, следовавшая за сэром Хьюго и Гвендолин, также заслуживала особого внимания. Прежде чем зазвучала музыка, леди Пентрит заявила:

– Я покину удобное кресло ради единственного танца и сама выберу партнера. Мистер Деронда, вы здесь самый молодой из мужчин. Хочу танцевать с вами. Никто не стар настолько, чтобы составить мне достойную пару, а потому я предпочту контраст.

Контраст действительно представил леди Пентрит в самом выгодном свете. Она относилась к тем женщинам, которые не выглядят красивыми, пока не состарятся, а ей к тому же хватило мудрости принять красоту возраста как можно легче. То, что в молодости могло показаться некоторой грубостью черт, превратилось в убедительную, способную победить морщины силу формы и выражения, выгодно подчеркнутую короной пышных седых волос. Фигура была удачно задрапирована черным платьем, а уши и шея искусно прикрыты кружевами, так что не осталось ни одного участка увядшей кожи, взгляд на которую заставил бы подумать не только о старости, но и о достойной сожаления бедности. В танце она двигалась с почтенной грацией, то и дело с лукавой улыбкой поглядывая на окружающих своими темными глазами. Молодой Деронда рядом с ней казался прекрасным цветком возле покрытой лишайником ветки. Возможно, приглашенные арендаторы не оценили пару по достоинству. Леди Пентрит показалась им всего лишь крепкой, активной старухой, а знакомая фигура мистера Деронды была встречена со спокойным дружелюбием, но если бы он являлся наследником, то непременно вызвал бы сожаление: его лицо не было столь безупречно английским, как у сэра Хьюго.

Внешность выступавшего в паре с леди Мэллинджер Грандкорта не носила следов чужеродности и все же не вызывала полного удовлетворения. Было бы замечательно, если бы наследник двух старинных фамильных поместий обладал пышной шевелюрой, свежим цветом лица и заметной живостью характера. Однако тот факт, что великолепные семьи измельчали и выродились, утратив мужскую линию, а поместья соединились, устремившись в единоличное владение человека с мучнистым лицом, выражал лишь общую тенденцию, подтвержденную множеством аналогичных примеров. По мнению присутствующих, мистер Грандкорт был прирожденным джентльменом и действительно выглядел как самый настоящий наследник. Наверное, наименьшее чувство расположения испытывала леди Мэллинджер. Контрданс с ним в паре она воспринимала как демонстрацию собственного женского несчастья: бедняжка подарила мужу лишь четырех дочек – немногим лучше, чем бездетность, несмотря на ее нежную материнскую любовь к милым крошкам и необыкновенную доброту сэра Хьюго. Однако внутренний дискомфорт вовсе не помешал доброй леди вызывать всеобщее восхищение своей красотой и дородностью и взирать на окружающих с искренней симпатией. Все матери и отцы глубоко сожалели, что леди Мэллинджер так и не осчастливила баронета сыном, а то и несколькими, чего все ожидали, глядя на нее в первые годы брака.

Только три стороны галереи были отведены под бальный зал, в то время как четвертая служила коридором. В одном конце танцевали, в другом разместился накрытый для ужина стол, а посредине была устроена уютно обставленная гостиная для отдыха, где в середине бала уединилась Гвендолин с мужем. Гвендолин расположилась в одном из кресел, Грандкорт встал рядом, прислонившись спиной к стене. Между собой они не разговаривали. Заметив это, Деронда направился к Гвендолин, с которой не общался после вчерашнего разговора у фортепиано. Честно исполняя нелегкий долг прилежного кавалера, он решил, что заслужил право немного передохнуть. Присутствие Грандкорта должно было подчеркнуть, что удовольствие беседовать даже о пустяках выражает дружеское расположение, тем более что на лице супруги читалась скука. Однако, заметив приближение Деронды, миссис Грандкорт просияла улыбкой и выпрямилась в кресле. Супруг ворчал, жалуясь на тоскливую бессмысленность этого глупого бала, и предлагал незаметно сбежать, а Гвендолин отказывалась под предлогом соблюдения приличий, хотя уже начала отчаиваться, что зря надела старое ожерелье. Но вот наконец Деронда ее заметил, и спросил:

– Вы больше не танцуете?

– Нет. А разве вы этому не рады? – весело ответила Гвендолин. – Иначе вам пришлось бы покорно предложить себя в качестве партнера, а меж тем не сомневаюсь, что вы уже и так натанцевались больше, чем того хотели.

– Не стану этого отрицать, – согласился Деронда, – если вы также устали от танцев.

– Не окажете ли мне услугу другого рода: не принесете ли стакан воды?

Чтобы исполнить желание, Деронде предстояло отойти лишь на несколько шагов. Руки Гвендолин были скрыты легчайшей белой накидкой, но как только Деронда вернулся, она сняла перчатку, взяла стакан и поднесла его к губам, и трижды обернутое вокруг запястья тяжелое ожерелье оказалось на виду. Грандкорт заметил и его, и то, что оно привлекло внимание Деронды.

– Что за чудовищную вещь ты намотала на руку? – спросил супруг.