Даниэль Деронда

– Это? – невозмутимо уточнила Гвендолин. – Старое ожерелье, которое мне нравится. Однажды я его потеряла, но кто-то нашел и вернул.

С этими словами она отдала стакан Деронде, и тот немедленно его унес, а когда вернулся, сказал:

– Советую подойти к одному из окон на противоположной стороне галереи и посмотреть, какой оттуда открывается великолепный вид.

– Очень интересно. Я хочу посмотреть. Пойдешь? – обратилась Гвендолин к мужу.

Грандкорт посмотрел на нее сверху вниз.

– Нет, Деронда тебя проводит, – медленно произнес он и удалился.

На лице Гвендолин отразилось минутное раздражение: демонстративное равнодушие показалось ей оскорбительным. Деронда также ощутил досаду: главным образом за нее, – однако тут же рассудил, что разумнее всего вести себя так, как будто ничего особенного не произошло, и проговорил:

– Позвольте предложить вам руку.

Он полагал, что понял смысл ожерелья: миссис Грандкорт хотела сказать, что приняла его упрек и обиды не испытывала.

Когда они шли по длинной галерее, Гвендолин почувствовала, что недавно произошедшая сцена с мужем давала ей еще больше права на откровенность с Дерондой, однако не произнесла ни слова до тех пор, пока не оказалась перед большим окном, выходившим во двор, залитый лунным светом. Выпустив руку спутника, Гвендолин прислонилась лбом к стеклу. Деронда отошел в сторону и по привычке засунул большие пальцы под отвороты сюртука: он обладал удивительной способностью стоять совершено неподвижно, порою напоминая описанных Данте «spiriti magni con occhi tardi e gravi»[44]. Вне всякого сомнения, некоторые из этих величественных духов в юности танцевали, но потом усомнились в собственном призвании и сочли свои движения чересчур смелыми. Деронда воздерживался от замечаний относительно открывшегося вида, опасаясь, что любое равнодушное слово может ранить Гвендолин: вполне достаточно спокойного чередования света и тени, тяжеловесных древних форм и отстраненности от тайного беспокойства, которое, несомненно, ее терзало. Деронда принял верное решение: простой светский разговор сейчас был бы некстати.

– Если бы я вдруг снова начала играть и потеряла ожерелье, что бы вы обо мне подумали? – едва слышно произнесла Гвендолин.

– Я был бы о вас худшего мнения, чем сейчас.

– В таком случае вы заблуждаетесь насчет меня. Вы не хотели, чтобы я играла в рулетку и воспользовалась своим выигрышем, а я поступила значительно хуже.

– Возможно, я понимаю, что вы имеете в виду, – ответил Деронда. – По крайней мере, понимаю испытываемое вами чувство вины.

Неожиданная откровенность Гвендолин, всегда столь скрытной, встревожила его.

– Как бы вы поступили на моем месте, если бы чувствовали себя виноватым и несчастным и опасались возмездия? – Казалось, Гвендолин спешит высказать все, что у нее накопилось на душе.

– Искупления нельзя достичь одним деянием – только многими, – решительно заключил Деронда.

– Какими? – уточнила Гвендолин, быстро повернувшись и глядя ему прямо в глаза.

Он тоже смотрел прямо и, как ей показалось, сурово. Но в эту минуту Деронда не чувствовал себя вправе проявить мягкость.

– Многое может помочь нам переносить горе и неизбежное сожаление. Скольким людям приходится с ними мириться!