Даниэль Деронда

– Избави Бог, дитя мое! Я никогда бы не позволила тебе выйти замуж ради моего благополучия. Твое счастье – уже половина моего благополучия.

– Очень хорошо, – заключила Гвендолин, сосредоточенно надевая шляпу. – В таком случае думай о том, что ты наполовину счастлива, это для тебя редкость. – С этими словами она повернулась к матери с прежней веселой улыбкой. – Теперь я готова. Да, чуть не забыла: мистер Грандкорт дает мне деньги на повседневные расходы, а я не представляю, как их тратить. Ты же знаешь, что я не люблю благотворительность и все прочее. Вот тридцать фунтов. Пусть девочки купят на них приятные мелочи для нового дома. Передай им деньги. – Гвендолин вложила банкноты в руку матери, тут же отвернулась и торопливо направилась к двери.

– Да благословит тебя Господь, дорогая, – произнесла миссис Дэвилоу. – Они особенно обрадуются тому, что ты о них подумала.

– Ах, сестры, конечно, надоедливы, но, к счастью, больше мне не докучают. – Гвендолин повернулась и лукаво улыбнулась.

Она и сама не понимала, какие чувства испытывает к девочкам, но не хотела, чтобы ее поступку придавали серьезное значение. Она была рада, что вышла из спальни, не обнаружив волнения, и со спокойным достоинством простилась с матерью и сестрами.

По дороге домой Гвендолин с саркастической улыбкой подумала: «Кажется, я хорошо играю роль миссис Грандкорт».

Она знала, что муж уехал в Гэдсмер, – поняла точно так же, как давным-давно догадалась, кто живет в том месте, которое сам Грандкорт назвал собачьей конурой в черном краю. Странный конфликт чувств и заставил ее отправиться в Оффендин.

Гвендолин удивлялась собственным противоречиям. Почему ее огорчала забота Грандкорта о тех, по отношению к кому она сама испытывала глубокое раскаяние? Разве перед свадьбой она не решила выступить в их защиту? А поскольку муж недавно упомянул, что намерен поехать в Лондон, чтобы распорядиться насчет завещания, следовало радоваться любому проявлению заботы об обитателях Гэдсмера. И все же теперь, когда она стала женой, сознание того, что супруг отправился в Гэдсмер, разъедало душу. Гвендолин сама навлекла на себя унижение постоянного безмолвия из-за страха, как бы муж не догадался о черном пятне на совести, с которым она отправилась к венцу. Теперь же, как призналась Гвендолин Деронде, она была вынуждена идти прежним путем. После острых моментов тайной ненависти к мужу, который с самого начала подчинил ее, она всегда чувствовала, что это подчинение было неизбежно. Любая попытка освободиться не повлекла бы за собой ничего нового, кроме еще более изощренного унижения. Гвендолин не осмеливалась заглядывать в туманное будущее, обещавшее ей один позор. Несмотря на раскаяние, худшим результатом ее брака казалась необходимость постоянной игры на зрителя, в то время как мысль, что одной лишь миссис Глэшер известна его причина, приносила утешение. Гвендолин никогда не связывала встречу у Шепчущих камней с интригами Лаша. Склонность к смутной тревоге держала ее в постоянном страхе перед роковыми силами, мешая задуматься, каким образом новость о грядущей свадьбе достигла ушей женщины, обладавшей ядовитой магией колдуньи. В сознании Гвендолин тайна замыкалась на миссис Глэшер, а роковое письмо содержало слова о том, что сама она страшится разоблачения ничуть не меньше захватчицы, миссис Грандкорт.

И еще один секрет Гвендолин считала скрытым от мужа надежнее, чем было на самом деле, – а именно чувство отчаянного сопротивления, которое ее пугало. Грандкорт и в самом деле не представлял, какие чувства испытывает жена, однако с удивительной проницательностью угадывал, что она втайне восставала против его влияния, отчего удовлетворение от собственной власти отнюдь не уменьшалось.

Глава V

Грандкорты приехали на Гросвенор-сквер как раз вовремя, чтобы получить приглашение на музыкальный вечер леди Мэллинджер, ибо деловой интерес побудил сэра Хьюго заранее выяснить, когда немилый сердцу племянник появится в городе. Гвендолин рассеянно осматривала новый дом, так как мысли ее были заняты предстоящей встречей с Дерондой и мисс Лапидот, так много пережившей и способной покорно «принять все, что несло печать долга». Гвендолин запомнила почти каждое слово, сказанное Дерондой о Майре, и особенно эту фразу, которую она повторяла с горечью и смутным осознанием, что ее собственная покорность носила совершенно иной характер. Гвендолин подчинялась не чувству долга, а необходимому следствию поступка, которого она стыдилась и который хотела скрыть из эгоистических побуждений.

Выдержанные в белых, золотых и красных тонах гостиные дома на Парк-лейн до появления мистера и миссис Грандкорт не были переполнены гостями. Более получаса звучала инструментальная музыка, после чего наступил антракт. Клезмер в своем великодушном интересе к Майре посоветовал ей к исполнению арию Лео «O patria mia» как более яркую и выигрышную для певицы и даже согласился аккомпанировать. Он уже сидел за роялем, а Майра стояла возле инструмента, готовясь к выступлению. Гвендолин в великолепном светло-зеленом бархатном платье и «отравленных» бриллиантах заняла почетное место непосредственно перед артистами и с улыбкой поклонилась Клезмеру. Его ответная улыбка стала вспышкой молнии, вернувшей обоих в то утро, когда Гвендолин питала честолюбивую надежду стоять на месте маленькой еврейки и созерцать публику с высоты собственного таланта. Но вместо этого она оказалась одной из многих в украшенной шелками и бриллиантами заурядной толпе, способной лишь восхищаться или осуждать. «Теперь он считает, что я на своем месте», – мелькнула в сознании презрительная мысль.

Беседуя с сэром Хьюго, Гвендолин в поисках Деронды время от времени осторожно посматривала по сторонам, кланяясь знакомым и опасаясь, что ее целенаправленные взгляды будут замечены мужем и впоследствии осуждены как «чертовски вульгарные». Внезапно она встретилась взглядом с мистером Лашем, которого баронет продолжал считать весьма полезным для джентльменов существом. Тот стоял рядом с ее супругом, который разговаривал с лордом Пентритом. Как случилось, что именно в этот миг в сознании Гвендолин впервые мелькнула неприятная мысль, что этот человек знает о жизни мужа буквально все? По ее воле Лаш исчез из виду, и больше Гвендолин о нем не вспоминала. И вот внезапно он снова появился рядом с мужем. Слегка ему поклонившись, она отвернулась и заметила Деронду, однако тот не смотрел в ее сторону и Гвендолин отвела глаза, утешая себя мыслью, что он видел, как она вошла в комнату. Деронда стоял недалеко от двери вместе с Гансом Мейриком, чье имя собственноручно внес в список гостей. Оба молодых человека больше, чем следовало, беспокоились о том, чтобы Майра успешно выступила. Деронда даже с трудом скрывал волнение, ведь теперь присутствие Майры связывалось в воображении с тем, что уже произошло и должно было произойти в ближайшем будущем. Мысли и чувства сосредоточились на ее брате, о котором Даниэлю предстояло поведать, поэтому он как можно скорее отошел от леди Пентрит, когда та заявила:

– Что ж, ваша еврейка хороша собой, ничего не скажешь. Но где же ее еврейское нахальство? Выглядит скромной, словно монашка. Полагаю, научилась разыгрывать роль.

Деронда испытывал в отношении Майры то же чувство, которое в ангельские детские годы настигло его, когда сэр Хьюго спросил, хочет ли он стать великим певцом. Ему было неприятно, что на Майру смотрели как на заграничную вещь, с презрением оплаченную светской публикой. Негодование усилилось оттого, что Мордекай наверняка воспринял бы определение «еврейка» как штамп, подобный маркировке китайского шелка. В состоянии острого волнения Деронда увидел, как в зал вошла чета Грандкорт, и тут же услышал голос Ганса:

– Эта прекрасная герцогиня сошла с полотна Ван Дейка![73]

Умоляю простить Деронду за то, что в этот момент он на миг вновь ощутил прежнюю неприязнь к Гвендолин, словно она со своей красотой и слабостями была виновата в недооценке женского достоинства Майры. На восхищение склонного к эмоциональным преувеличениям Ганса Деронда саркастически ответил:

– А я-то думал, что ты восхищаешься только Береникой.

– Я ей поклоняюсь, а не восхищаюсь, – ответил Ганс. – С другими женщинами я могу вести себя греховно, а ради Береники готов стать… довольно хорошим, что намного труднее.

– Тише! – приказал Деронда под предлогом, что начинается выступление, но на самом деле ему просто хотелось прекратить неприятный разговор.