Даниэль Деронда

Деронде оставалось лишь надеяться, что впечатление, произведенное его разговором с Гвендолин на стороннего наблюдателя, фантастически преувеличено, как и все у Ганса.

Гвендолин, в свою очередь, думала о том, что муж скорее всего за ней наблюдал и, как всегда, нашел, к чему придраться. Внутренний голос подсказывал, что ей не удалось сохранить безупречное самообладание, которое она считала идеалом, однако Грандкорт не сделал ни единого замечания и по дороге домой ограничился кратким высказыванием:

– Завтра среди прочих гостей у нас будет обедать Лаш. Держи себя прилично.

У Гвендолин неистово забилось сердце. В ответ захотелось сказать: «Ты нарушаешь свое обещание», – но не осмелилась. Гвендолин боялась ссоры до такой степени, словно предвидела, что муж способен ее задушить. После долгого молчания она произнесла тоном скорее робким, чем возмущенным:

– Мне казалось, что ты не собираешься возвращать его в дом.

– Сейчас он мне нужен, и потому, будь добра, обращайся с ним вежливо.

Оба замолчали. В семейной жизни может наступить момент, когда даже безупречный муж, бросив курить во время ухаживания, вновь достает сигару, в глубине души зная, что жене придется смириться. Мистер Лаш, если можно так сказать, представлял собой очень большую сигару.

Глава VI

Настало время подготовить Мордекая к откровению, что Майра его сестра и что ему предстоит переезд на новую квартиру. Деронда поделился с миссис Мейрик всем, кроме своих особых отношений с Мордекаем, и теперь она принимала активное участие в поисках подходящего жилья в Бромптоне, неподалеку от собственного дома, чтобы брат и сестра находились под ее материнской опекой. Она старательно скрывала свои хлопоты от дочек и сына. Любое неосторожное слово могло дойти до Майры и возбудить тревожное подозрение, а миссис Мейрик и Деронда желали сначала обеспечить ее независимость. Возможно, миссис Мейрик испытывала двойственное чувство к замечательному, судя по описаниям Даниэля, Мордекаю; несомненно, если она и радовалась предполагаемому счастью Майры, то только благодаря слепой вере в слова Деронды. Болезнь Мордекая возбуждала в ней особую нежность, но как она могла сочувствовать его идеям, которые, по правде говоря, считала не более чем еврейским упрямством? Как могла радоваться появлению в своем узком семейном кругу человека, выражающегося таинственными намеками, подобно шотландским пуританам в романах Вальтера Скотта? Ум ее был лишен прозаичности, однако все романтическое и необычное нуждается в некотором обустройстве в реальной жизни. Мы допоздна читаем увлекательные истории о Будде, святом Франциске или Оливере Кромвеле[75], но обрадуемся ли, если кто-нибудь из них нанесет нам визит или, больше того, объявит себя новым родственником или другом? Это совсем иное дело. К тому же, как и дети, миссис Мейрик надеялась, что страстная приверженность Майры иудаизму медленно, но неотвратимо угаснет, растворившись в потоке сердечного общения с новыми друзьями. В действительности в глубине души она тайно мечтала, чтобы продолжением истории стало не воссоединение с еврейскими родственниками, а счастливое исполнение надежд, которые она с материнской прозорливостью разгадала в душе сына. И вот внезапно появился истовый брат, способный погрузить сознание Майры в бездонную глубину еврейского чувства. Не сдержавшись, она сказала Деронде:

– Я не меньше вас рада, что ростовщик ей не брат. Приятно думать, что не все евреи похожи на торговцев, которые не выпустят из своей лавки без покупки. Я уверена, что Мордекай хороший человек. К тому же его слова о матери и сестре достойны благословения. Вот только я никогда не любила фанатиков – очевидно потому, что в детстве слышала так много проповедей.

– Вряд ли вы сочтете Мордекая навязчивым в проповедях, – успокоил ее Деронда. – Я бы не стал называть его фанатиком. Фанатик – это тот, чей энтузиазм узок и агрессивен, кто не знает меры и несправедливо, даже враждебно относится к тем, кто не разделяет его убеждений. Мордекай – энтузиаст; именно это определение я применил бы к высшему уму, к тем, кто заботится прежде всего о всеобщем благе человечества. Он не принадлежит к числу ортодоксальных иудеев и вполне допускает существование иных точек зрения. Умеренность его взглядов на повседневную жизнь – залог спокойствия и благополучия других евреев. Люди, у которых Мордекай живет, безмерно его любят, хотя совсем не понимают его идей.

– Что ж, я постараюсь подняться до уровня матери ростовщика и полюбить его за то хорошее, что в нем увижу. А во всем остальном поверю вам на слово. Если следовать вашему определению, то можно стать фанатиком и поклоняться только благоразумию. Помню, мой покойный муж говорил, что мир стал бы скучным местом, если бы в нем не осталось ничего, кроме здравого смысла. Как бы там ни было, брат Майры будет спать на удобной постели: об этом я позабочусь. И скажу, чтобы заклеили бумагой рамы окон – от сквозняков.

Разговор происходил в квартире, которую подыскали для Мордекая и Майры.

– Следующий шаг – рассказать обо всем Мордекаю и убедить его переехать. Это может оказаться намного труднее, чем кажется, – заметил Деронда.

– А Майре вы сообщите до того, как я поговорю с детьми? – спросила миссис Мейрик, но видя, что Деронда колеблется с ответом, задумчиво продолжила: – Нет, наверное, нужно поступить иначе: что, если вечером я расскажу обо всем Гансу и девочкам, а следующим утром, когда вы придете, они уйдут из дома?

– Да, так будет лучше всего. Но отнеситесь с почтением к моему рассказу о Мордекае – или Эзре, как скорее всего захочет называть брата Майра.

– Не волнуйтесь, доверьтесь мне, – успокоила Деронду матушка. – Придется так упорно убеждать их в необходимости радоваться, что как бы самой не обратиться в иудаизм.

Деронда не стал более распространяться о Мордекае, не желая обидеть семейство Коэн. Своим ответом на вопрос о дочери миссис Коэн брат Майры дал понять, что не допустит ни малейшей небрежности по отношению к чувствам своих благодетелей. Деронда уже не раз встречался с Мордекаем в таверне «Рука и знамя», однако сейчас, после должного размышления, написал ему, что по определенным причинам хочет следующим вечером навестить его дома.

Гостя приняли с обычным радушием. Женщины и дети слегка принарядились; в поведении взрослых ощущалось легкое любопытство, хотя даже разговорчивый Коэн сдерживал себя, чтобы не попросить Деронду приоткрыть завесу тайны. Однако, когда Деронда произнес: «Надеюсь, Мордекай дома и ждет меня», – не пропускавший разговоров старших Джейкоб тут же подошел и спросил:

– О чем ты хочешь поговорить с Мордекаем?