Деронда еще не слышал в исполнении Майры «O patria mia», но прекрасно знал великую «Оду к Италии» Джакомо Леопарди, в которой Италия, подобно безутешной матери, сидит, закованная в цепи, и, закрыв лицо руками, горько плачет. Майра, произносившая вдохновенные слова поэта, невольно напомнила ему Мордекая и его преданность своему народу.
Майра оправдала самые смелые ожидания. Пока звучали единодушные аплодисменты, Клезмер не поскупился на драгоценную похвалу, слышную только ей:
– Хорошо, хорошо. Крещендо получилось убедительнее, чем раньше.
Однако больше всего Майру тревожило мнение мистера Деронды: любой свой промах она восприняла бы как причиненную ему обиду. Конечно, многообещающая перспектива открылась перед ней только благодаря его стараниям, и все же выступление в его родном доме налагало особую ответственность. Майра смотрела на Деронду издалека, и он это видел, однако оставался на месте, наблюдая, как сомкнулась вокруг нее толпа ревнивых поклонников. Впрочем, вскоре все расступились, чтобы пропустить Гвендолин в сопровождении миссис Клезмер. Успокоившись насчет успеха «маленькой еврейки», Даниэль сжалился над несчастной в своем великолепии Гвендолин и даже раскаялся за минутную неприязнь, вспомнив, что она тоже нуждается в спасении, но ее спасти было намного труднее, чем решившую утопиться девушку. Деронда чувствовал, что ничем не может помочь. Не трусость ли – отвернуться, сославшись на беспомощность? Он решил при первой же возможности подойти к миссис Грандкорт и, несмотря на неприятные намеки сэра Хьюго, проявить уважение к ее доверию.
Как только Гвендолин приблизилась, Клезмер встал из-за рояля и, сказав несколько любезных фраз, отошел в сторону, с улыбкой созерцая сидящих рядом на красной оттоманке двух очаровательных молодых созданий.
– Позвольте сказать, насколько я вам благодарна, – проговорила Гвендолин. – Я слышала от мистера Деронды, что ваше пение доставит огромное удовольствие, однако оказалась слишком невежественной, чтобы вообразить, насколько огромное.
– Вы очень добры. – Впервые оказавшись в обществе великосветских дам в настоящих бриллиантах и роскошных нарядах, Майра с любопытством смотрела на собеседницу.
– Мы все захотим учиться у вас – по крайней мере, я, – продолжила Гвендолин. – Я пою очень плохо, это подтвердит герр Клезмер. – Она подняла лукавый взгляд на высшего судью и добавила: – Однако меня упрекали в нежелании смириться с собственной посредственностью, поскольку на большее я не способна. Полагаю, эта доктрина идет вразрез с вашей?
Гвендолин все еще смотрела на Клезмера, и тот поспешил ответить:
– Ничуть, если из нее следует, что вам предстоит совершенствоваться, а мисс Лапидот иметь удовольствие помогать вам. – С этими словами прославленный музыкант удалился.
– Если вы считаете, что я могу чему-то вас научить, то буду очень рада, – серьезно произнесла Майра. – Я очень хочу преподавать, но пока только начала этим заниматься. И если у меня получится, то я буду благодарить не себя, а своего учителя.
На самом деле Гвендолин еще не приняла твердого решения и, чтобы сменить тему, спросила:
– Полагаю, вы не так давно в Лондоне? Очевидно, с мистером Дерондой познакомились за границей?
– Нет, – ответила Майра. – Впервые я увидела его летом, когда приехала в Англию.
– Но он часто с вами встречался и много раз слышал ваше пение, не так ли? – продолжала расспрашивать Гвендолин, с одной стороны, подчиняясь желанию что-нибудь услышать о Деронде, а с другой – пытаясь преодолеть неловкость, которую ощущает даже самый разговорчивый человек, ведя диалог ни о чем. – Он отзывался о вас с высшей похвалой – так, как будто знает очень хорошо.
– О, я была бедна и нуждалась в помощи, – пояснила Майра с новым чувством, – а мистер Деронда подарил мне лучших на свете друзей. Он кое-что обо мне узнал только потому, что пожалел меня. Когда я приехала, оказалась совсем одна, в глубокой печали. Ему я обязана всем.
Бедная Гвендолин, сама так желавшая стать артисткой, не могла не заметить, что расспросы, которые показались бы ей грубыми, готовая давать уроки еврейка восприняла как дружелюбное покровительство. Как всегда случалось при упоминании Деронды, Майра испытала почтительную благодарность и стремление выразить глубокую признательность.
И сам Деронда, и Ганс, наблюдавшие за парой со стороны, страшно рассердились бы, узнав, что ход беседы заставил Майру признаться в своем бедственном положении. Однако ее речью руководила тонкая деликатность, которую она, возможно, не смогла бы объяснить: чувство, что никто не должен заподозрить в Деронде отношение более пристрастное или интерес менее великодушный, чем это было на самом деле. Ответ доставил Гвендолин огромное удовольствие: она не думала ни о чем, кроме того сочувствия, которое, хотя и в иной форме, получила сама. Поскольку Клезмер сел за рояль, собираясь играть, Гвендолин отошла от Майры в прекрасном расположении духа. В эту минуту она не испытывала ни малейшего предчувствия, что еврейская подопечная мистера Деронды сыграет в ее жизни более значительную роль, чем некое абстрактное совершенствование пения, возможное лишь в том случае, если досуг и настроение позволят брать другие уроки, кроме тех, которые жизнь преподносит по высокой цене.
С присущим ей резким переходом от благоразумной осторожности к смелому удовлетворению минутной фантазии Гвендолин расположилась на канапе, неподалеку от того места, где стоял Деронда. Стоит ли удивляться, что он подошел, чтобы поздороваться, и сел рядом.
Как только Клезмер закончил играть, в зале начались громкие разговоры, под прикрытием которых Гвендолин надеялась побеседовать с Дерондой на волнующую ее тему, однако в этот момент заметила, что неподалеку, прислонившись спиной к стене, стоит мистер Лаш наверняка не случайно. Гвендолин не смогла скрыть гневный румянец, но постаралась придать речи любезное безразличие:
ebooksa