Даниэль Деронда

22
18
20
22
24
26
28
30

– Не вижу необходимости. Если мне приходится терпеть ваше критическое отношение к моей оперетте, то и вам не следует возражать против моего недовольства вашей вспыльчивостью.

– И все же я возражаю. Вам бы хотелось, чтобы я стерпел невежественное презрение к «простому музыканту», не поставив грубияна на место? Чтобы слушал, как оскорбляют не только меня, но и моих богов? Прошу прощения, но даже вы никогда не сможете почувствовать то, что чувствую я, и не сможете понять гнев артиста: для вас он – человек из другой касты.

– Это правда, – с чувством согласилась Кэтрин. – Артист принадлежит к другой, высшей касте, на которую я смотрю снизу вверх.

Клезмер, прежде сидевший за столом, вскочил и, отойдя в дальний конец комнаты, проговорил:

– Благородные чувства. Глубоко признателен. Но все равно мне лучше уехать. Я давно принял это решение. Вы прекрасно обойдетесь без меня: оперетта настолько продвинулась вперед, что дальше пойдет сама собой. А общество вашего мистера Балта подходит мне wie die Faust ins Auge[31]. Я получил ангажемент из Санкт-Петербурга.

Ответа не последовало.

– Значит, вы согласны, что мне лучше уехать? – с заметным раздражением спросил Клезмер.

– Несомненно, если это подсказывают ваши дела и чувства. Остается только удивляться, что в этом году вы согласились провести у нас так много своего драгоценного времени. Должно быть, в других местах намного интереснее. Я всегда считала ваше пребывание здесь большой жертвой.

– Но с какой стати мне понадобилось приносить себя в жертву? – удивился Клезмер и, сев за фортепиано, заиграл мелодию, сочиненную им на стихи Гейне «Ich hab’ dich geliebt und liebe dich noch»[32].

– Это останется тайной, – ответила Кэтрин и от волнения принялась старательно рвать на мелкие клочки лист бумаги.

– И вы не подозреваете никакого мотива? – осведомился Клезмер, скрестив руки на груди.

– Ни единого, который мог бы показаться хоть отчасти справедливым.

– В таком случае объясню. Я оставался здесь потому, что вы для меня – единственная женщина в мире, дама моего сердца, ради которой я готов на любые подвиги.

Руки Кэтрин ослабли и задрожали: пальцы уже не могли рвать бумагу, так же как губы не могли произнести ни слова.

– Это признание было бы с моей стороны величайшей наглостью, если бы я надеялся на взаимность, – продолжал Клезмер. – Но об этом не может быть и речи. Я ни о чем подобном никогда не думал и ни на что не надеялся. Но однажды вы сказали, что обречены подозревать в корысти каждого мужчину, который проявляет к вам особое внимание, а больше всего вас злит то, что каждый пытается делать вид, что ухаживает искренне. Разве вы такого не говорили?

– Вполне возможно, – едва слышно пробормотала Кэтрин.

– Это были горькие слова. Так знайте, что по крайней мере один мужчина, успевший повидать женщин так же много, как цветов в мае, оставался рядом ради вас, а не ради ваших денег. Ему можно верить, поскольку он тот, за кого вы никогда не сможете выйти замуж. Конечно, этим воспользуется другой мужчина, но прошу: не отдавайтесь на съедение такому Минотавру, как Балт. А теперь мне пора собираться в путь. Пойду к миссис Эрроупойнт и принесу свои извинения.

Клезмер встал и решительно направился к двери.

– Вы должны взять с собой эти ноты, – напомнила Кэтрин, указывая на стопку рукописей, лежавшую на столе. – Но почему нельзя выйти замуж за человека, который меня любит и которого люблю я? – спросила она с таким напряжением, которого требует от женщин прыжок с тонущего корабля в спасательную шлюпку.

– Это будет слишком трудно, невыносимо… Вы не справитесь с таким испытанием. Я не стою тех страданий, через которые вам придется пройти. И не приму такой жертвы. Все сочтут этот брак мезальянсом, а я подвергнусь самым жестоким обвинениям.