Даниэль Деронда

Тон разочарования, который, как надеялся Клезмер, мог избавить его от более неприятных суждений, вызвал в душе Гвендолин только горячий протест.

– Мне казалось, что вы как истинный артист считаете свою жизнь полной почета и восторга, – обиженно возразила она. – Что, если я не умею делать ничего лучшего? Почему бы не рискнуть, как это делают другие?

– Ничего лучшего? – воскликнул Клезмер, слегка раздражаясь. – Нет, дорогая мисс Харлет, ничего лучшего не существует на свете. Я не порицаю жизнь истинного артиста, а, напротив, восхваляю. Я полагаю, что она доступна только избранным, которые любят искусство и готовы ради него, как все глубоко влюбленные, сносить все труды и лишения. Жизнь, полная почета? Да. Но почет завоевывают тяжким трудом. В том, чтобы носить жизнь, как ливрею, никакого почета нет.

В душе музыканта ожило волнение вчерашнего дня. Он намеревался как можно деликатнее вызвать в сознании Гвендолин мысль о ее неспособности к опасной, тяжелой артистической карьере, однако ее легкомысленное отношение к любимому делу вызвало в нем раздражение. Возникла опасность не на шутку рассердиться. Сознавая это, Клезмер внезапно умолк.

Впрочем, Гвендолин списала пыл маэстро на свойственную художественной натуре горячность, и потому особенно хотела убедить его в том, что трудности ее нисколько не пугают. Она была уверена, что стоит ей появиться на сцене, как она неминуемо произведет на всех тот же эффект, какой всегда производила в обычной жизни.

– Я готова на первых порах терпеть трудности, – настойчиво заговорила она. – Разумеется, никто не может внезапно стать знаменитым. Если вы будете любезны сообщить, какие шаги необходимо предпринять, у меня хватит мужества последовать вашему совету. Лучше подниматься в гору, чем оставаться в незавидном положении гувернантки.

Клезмер понял, что настало время говорить прямо.

– Я скажу, что вам надо сделать, хотя и не советую этого. Неважно, в чем состоит ваша цель: стать известной певицей или второсортной артисткой, – вы должны отправиться в Лондон в сопровождении матушки и начать серьезно учиться музыке и драматическому искусству.

Гвендолин попыталась что-то сказать, однако Клезмер поднял руку и решительно остановил ее:

– Знаю, вы мне скажете, что умеете декламировать, петь, играть, но, дорогая фрейлейн, все это необходимо забыть. Ваши таланты хороши для гостиной, но не для сцены. Вы даже не представляете, что такое совершенство! Первым делом нужно понять, к чему следует стремиться, а затем подчинить ум и тело строжайшей дисциплине. Прежде всего вы должны думать не о славе, а о совершенстве. Разумеется, в течение долгого времени вы не сможете ничего заработать, потому как об ангажементе нечего будет и помышлять. Вы будете нуждаться в деньгах для себя и своей семьи. Впрочем, – Клезмер нахмурился и махнул рукой, – так или иначе вы найдете себе кусок хлеба.

Слушая Клезмера, Гвендолин то краснела, то бледнела. Ее гордость была уязвлена, а последняя фраза лишила последней надежды. Пытаясь скрыть волнение, она опустилась в кресло и указала собеседнику на кресло напротив. Однако он не принял приглашения и продолжил, не изменив тона:

– Итак, какого же результата вы ожидаете от подобного самоотречения? Скажу честно: результат может оказаться сомнительным и скорее всего неблагоприятным.

Гвендолин ощутила, как к глазам подступают слезы, однако, стараясь не терять самообладания, спросила:

– Считаете, что мне не хватает таланта или что я слишком стара, чтобы начать учиться?

Клезмер неопределенно хмыкнул, а затем безжалостно произнес:

– Да! Если бы вы почувствовали желание и начали обучение лет семь назад, если не раньше, тогда другое дело. Шестилетняя дочка шута, помогающая отцу зарабатывать шиллинги, унаследует способность к пению от окружающих хористов и научится петь так же естественно, как говорить. Вот какое начало обещает успех. Любое великое достижение в музыке или в актерской игре требует долгого упражнения. Всякий раз, когда артист заявляет: «Пришел, увидел, победил», – это относится к его появлению на публике, тогда как сам он шел к успеху долгим и тяжелым трудом. Пение, как и всякое искусство, требует физического развития. Весь ваш организм должен работать как часы, а такого результата даже гении добиваются только в ранней юности благодаря терпению и дисциплине.

– Но я не претендую на гениальность, – возразила Гвендолин, все еще чувствуя, что как-нибудь справится с тем, что Клезмер считал невозможным. – По-моему, немного таланта у меня все-таки есть – достаточно, чтобы его развить.

– Не отрицаю, – ответил Клезмер. – Если бы несколько лет назад вас направили по верному пути и все это время вы прилежно занимались, то сейчас могли бы стать певицей, хотя не думаю, что ваш голос произвел бы эффект на публику. Ваше природное очарование и сообразительность могли бы проявиться на сцене, если бы не пробелы в обучении и отсутствие дисциплины.

Конечно, речь Клезмера казалась жестокой, но чувства его не имели ничего общего с жестокостью. Напротив, он питал сострадание к бедной Гвендолин и желал отговорить от настойчивого стремления ступить на путь, который знал слишком хорошо.

И все же Гвендолин не изменила амбициозных планов. Самоуверенность диктовала собственные условия: поскольку приглашенный судья вынес столь суровое и категоричное решение, она пришла к мысли, что суждение его не только ущербно, но и предвзято. Ей пришло в голову, что проще и разумнее было бы отправить по почте письмо директору лондонского театра и попросить о встрече. Она решила больше не говорить с Клезмером о своих музыкальных талантах, так как он решительно не принимал ее пения. Однако относительно драматической сцены она решила поспорить и ответила тоном решительного возражения: