Даниэль Деронда

– Конечно, я понимаю, что никому не дано родиться совершенной актрисой. Больше того, я согласна с вами, что невозможно заранее предугадать, добьюсь ли я успеха, но это не мешает мне испытать свои силы. Думаю, что я смогу получить ангажемент в театре, чтобы зарабатывать деньги и одновременно учиться.

– Это невозможно, дорогая мисс Харлет. Я вынужден очистить ваше сознание от подобных мыслей. Леди и джентльмены полагают, что, надев красивый костюм и перчатки, будут так же великолепны на сцене, как и в гостиной. Но так не думает ни один директор театра. При всем вашем очаровании и грации, если вы явитесь к нему, он либо потребует от вас платы за позволение предстать перед публикой, либо отправит учиться. Какой бы красивой ни была лошадь, для выступления в цирке она должна тренироваться. Одним словом, о немедленном получении подходящего для вас ангажемента не может быть и речи.

– Право, я не могу этого понять, – высокомерно ответила Гвендолин, однако тут же спохватилась и добавила уже другим тоном: – Буду признательна, если вы объясните, каким образом ангажементы получают плохие актрисы. Я несколько раз бывала в театре и видела, как отвратительно играли актрисы и при этом вовсе не отличались красотой.

– Ах, дорогая мисс Харлет, критиковать легко. Выбирая обувь, мы отбрасываем и эту пару, и следующую, находя их негодными, но чтобы сделать даже такие туфли, надо было этому обучиться Простите, но в настоящее время вам нечему научить любую из этих актрис, хотя они могли бы научить вас многому. Например, они умеют так управлять голосом, что их слышно в каждом углу зала: ставлю десять к одному, что вам для этого потребуется долгая тренировка. Даже просто стоять или ходить по сцене – это уже искусство, требующее практики. Понятно, что мы не говорим о статистке второсортного театра, зарабатывающей не больше швеи. Для вас подобное положение немыслимо.

– Конечно, я должна зарабатывать намного больше, – подтвердила Гвендолин, воспринимая, однако, слова Клезмера скорее как оскорбительные, нежели убедительные. – Но не сомневаюсь, что я смогу быстро освоить все те приемы, которые вы перечислили. Я не так уж глупа и видела даже в Париже двух актрис – явно не леди и вовсе не красавиц, – исполнявших главные роли. Допускаю, что я не обладаю особым талантом, но смею считать преимуществом – даже на сцене – привлекательную внешность и хорошие манеры.

– О, давайте постараемся понять друг друга, – произнес Клезмер. – Я говорил о тех препятствиях, которые вам придется преодолеть, чтобы стать настоящей актрисой, для которой музыка и драма высшее призвание. В ваши годы учеба покажется вам очень трудной. А там, где считали себя достойной восхищения, вы встретите унизительное обращение. Все вокруг будут вас постоянно оценивать, никто не станет притворяться, что не замечает ваших недостатков. На первых порах вас примут только на испытательный срок. Придется бороться с соперницами, а каждого, хотя бы малейшего успеха добиваться ценой огромного упорства. Если вы готовы переносить эти трудности и все-таки решитесь попробовать, то в самой вашей попытке уже много похвального. Вы спросили мое мнение относительно ваших шансов на успех, так вот: не претендуя на абсолютную правоту, но взвесив все «за» и «против», заключу: вы вряд ли подниметесь выше посредственности. Но…

Клезмер внезапно замолчал, и Гвендолин, сидевшая неподвижно, подняла на собеседника глаза.

– Но, несомненно, у молодой леди могут быть и другие цели, позволяющие предстать перед публикой. Она может рассчитывать на свою несомненную красоту и использовать ее как входной билет. Конечно, в определенном смысле красота имеет большое влияние на сцене и иногда не требуется прочих достоинств. Но подобное поприще не имеет ни малейшего отношения к искусству. Выбравшая подобную карьеру женщина не артистка. Как правило, она стремится найти самый короткий и легкий путь к шикарной жизни – возможно, посредством брака, представляющего собой великолепный, но редко достижимый результат. Правда, на первых порах даже такая деятельность вовсе не будет блестящей: ей с трудом удастся самостоятельно заработать на черствый кусок хлеба, а об унижениях, которые придется пережить, даже не хочется упоминать.

– Я желаю достичь независимости, – с глубокой обидой возразила Гвендолин, ошибочно услышав в словах Клезмера некоторое презрение. – Только поэтому и спросила, возможно ли немедленно получить ангажемент. Конечно, я не могла знать, что творится в театрах, но полагала, что, став актрисой, смогу быть независимой. Денег у меня нет, а помощи я ни от кого не приму.

Оскорбленная гордость требовала подобного отречения. Мысль о том, что Клезмер решил, будто она просит у него иного содействия, кроме совета, казалась нестерпимой.

– Ваших друзей это заявление огорчит, – ответил Клезмер тем же мягким тоном, каким начал разговор. – Я причинил вам боль, но это неизбежно. Я должен был открыть правду. Творческий путь нелегок, тернист и полон лишений, но я не осуждаю вашего намерения. Вы должны сравнить карьеру артистки с любой другой – менее рискованной и более легкой, – но если все же примете это мужественное решение, я попрошу позволения пожать вам руку как сестре по цеху, в котором мы поклялись служить искусству и помогать друг другу.

Гвендолин сидела молча, и Клезмер продолжил еще серьезнее:

– Эта помощь ни к чему не обязывает того, кто ее принимает. Это взаимная обязанность. Что же касается практического осуществления ваших намерений, то позволю себе по секрету упомянуть об одном обстоятельстве, которое касается лично меня и которое даст мне возможность посодействовать вашему устройству в Лондоне – естественно, под присмотром. Если вы отважитесь учиться драматическому искусству, то на первых порах можете не беспокоиться о средствах к существованию. Обстоятельство, которое я имел в виду, – это моя женитьба на мисс Эрроупойнт, благодаря которой я буду иметь двойное право пользоваться вашим доверием ко мне. Встав на путь благородного труда, вы тем самым значительно повысите ценность нашей дружбы.

Лицо Гвендолин вспыхнуло. Женитьба Клезмера на мисс Эрроупойнт ее не удивила, и в другое время она позабавилась бы, живо представив разыгравшиеся в Кветчем-Холле сцены, но сейчас ее чувствами и воображением завладела перспектива ближайшего будущего, которая ярко проявилась в словах Клезмера. Намек на покровительство мисс Эрроупойнт и предложение помощи только усилили неприятное впечатление от разговора и вызвали раздражение. Слова признанного артиста нанесли жестокий удар по незыблемой прежде уверенности в себе и вызвали страх, что и от других судей она получит столь же резкое заключение. Прежде чем ответить, Гвендолин постаралась овладеть собой и подошла к роялю, рассеянно посмотрела на нотные страницы, расправила загнутые уголки и только после этого повернулась к Клезмеру, чтобы заговорить своим обычным гордым тоном:

– Искренне вас поздравляю, герр Клезмер. Я никогда не встречала особы, более достойной восхищения, чем мисс Эрроупойнт. И должна поблагодарить вас за всю проявленную сегодня доброту. Но в данный момент я не могу принять решение. Если я склонюсь к тому варианту, о котором вы говорили, то воспользуюсь вашим предложением и дам вам знать. Боюсь, однако, что возникнут слишком значительные препятствия. В любом случае я глубоко вам признательна. Просить о подобном снисхождении – огромная дерзость с моей стороны.

«Она больше никогда ко мне не обратится», – подумал Клезмер, но со всем возможным уважением произнес:

– В любое время к вашим услугам. Вы всегда без промедления найдете меня по обозначенному на этой карточке адресу.

Когда он взял шляпу и собрался откланяться, Гвендолин, понимая, что проницательный Клезмер не мог не почувствовать ее неблагодарность, совершила отчаянную попытку побороть свое разочарование и раздражение. Одарив собеседника полным прежнего веселья взглядом, она протянула ему руку и с улыбкой проговорила:

– Если я выберу неверный путь, то не из-за вашей лести.

– Избави вас Бог ступить на иной путь, кроме того, который подарит вам счастье! – горячо воскликнул Клезмер и легко, на иностранный манер, прикоснулся губами к ее пальцам.