Даниэль Деронда

Уже через минуту с улицы донесся шорох гравия под колесами удаляющегося экипажа.

Еще никогда в жизни Гвендолин не чувствовала себя такой несчастной. В покрасневших глазах не было слез, которые могли бы облегчить ее страдания. Воспоминания, окружающие предметы, открытый рояль, стопка нот на крышке, даже собственное отражение в зеркале – все это вызывало только горькое разочарование. Впервые Гвендолин увидела себя простым, заурядным человеком и потеряла врожденное сознание, что существуют веские причины, не позволявшие ее оскорблять, толкать – иными словами, обращаться с ней как с пассажиркой третьего класса. Она съежилась в углу дивана и прижала пальцы к пылающим векам. Каждое слово Клезмера впечаталось в память, как всегда впечатываются слова и события, составляющие для нас эпоху. Всего лишь пару часов назад с чуть рассеянной самодовольной улыбкой Гвендолин туманно представляла желанное будущее: казалось, пройдет не больше года, прежде чем она станет самой успешной Джульеттой современности или, если Клезмер одобрит карьеру певицы, поднимется к вершинам оперного искусства, не переставая получать щедрые гонорары и срывать бурные аплодисменты за эпизодические выступления. Почему бы и нет? Повсюду – дома, в школе, среди знакомых – ее бесспорное превосходство неизменно получало признание. Гвендолин жила в обществе, где на всех занятиях творчеством и трудом, начиная с элементарной арифметики и заканчивая высоким искусством, лежала печать дилетантства. Недостаток совершенства вежливо объяснялся тем обстоятельством, что джентльмены и леди не обязаны трудиться прилежнее, чем им нравится, иначе смогли бы создать более совершенные литературные произведения и проявить себя более убедительными артистами, чем те, с которыми мир вынужден мириться в настоящее время.

Самоуверенные видения, вводившие Гвендолин в заблуждение, не носили чрезвычайного характера; по крайней мере, ей хватило ума посоветоваться с человеком, который знал больше остальных и при этом меньше всех льстил. И все же, обращаясь к герру Клезмеру, Гвендолин руководствовалась скорее верой в его тайное восхищение, чем желанием услышать неблагоприятное суждение. Неудивительно, что правда, о которой она просила, рассчитывая на лестное заключение, подействовала подобно мучительной плети.

«Слишком старая… следовало начать семь лет назад… в лучшем случае достигнете посредственности… тяжелая нескончаемая работа, неопределенный успех… скудный кусок хлеба, а то и полное его отсутствие… унижения… люди больше не будут делать вид, что не замечают ваших промахов… вопиющая ничтожность», – все эти фразы терзали, но больше всего уязвлял намек, что на сцену она могла попасть только в амплуа мечтающей найти мужа красавицы. Подстерегавшие на тернистом пути упомянутые «унижения» не имели для нее конкретных очертаний, однако одно лишь упоминание слова «унижение» в применении к собственной персоне вызывало тревожное негодование. Но вместе с туманными образами, рожденными язвительными словами герра Клезмера, явилось и точное представление о тех досадных трудностях, с которыми ей придется столкнуться. Каким образом удастся взять в Лондон маму и четырех сестер, тем более если не удастся сразу заработать приличную сумму? Что касается положения протеже и необходимости принять унизительное покровительство со стороны мисс Эрроупойнт, то это выглядело так же плохо, как поступить на должность гувернантки. Нет, даже хуже! Если результат обучения окажется столь плачевным, каким описал его герр Клезмер, то сознание неоплаченного долга сделает разочарование еще горше. Стремясь помогать артистам, Клезмер, несомненно, руководствовался благородными идеями, но откуда ему знать чувства дам в подобных вопросах? Надежда оказалась напрасной, и выхода больше нет.

– Все кончено! – громко произнесла Гвендолин и поспешно встала, услышав на крыльце голоса матери и сестер.

Она подошла к роялю и принялась перебирать ноты с выражением женщины, гордо переносящей нанесенную ей обиду и готовой отомстить.

– Ну, дорогая, – заговорила миссис Дэвилоу, входя в комнату, – по следам на гравии вижу, что Клезмер приезжал. Разговор тебя удовлетворил?

Она смутно догадывалась о теме, однако боялась спрашивать напрямую.

– Удовлетворил ли меня разговор? О да, мама, – ответила Гвендолин высоким пронзительным голосом. Она чувствовала, что если не защитится притворным равнодушием, то не сумеет удержаться от бурного взрыва отчаяния, который ввергнет мать в печаль еще более глубокую, чем все остальные невзгоды.

– Дядя и тетя жалели, что не встретились с тобой, – сообщила миссис Дэвилоу, подходя к инструменту и наблюдая за дочерью. – Я сказала, что ты решила отдохнуть.

– И правильно сделала, мама, – тем же тоном заметила Гвендолин.

– Неужели ты мне ничего не расскажешь, милая? – отважилась спросить матушка, чувствуя по напряженному голосу и бледному лицу дочери, что случилось нечто мучительно-тягостное.

– Честное слово, мама, сейчас говорить не о чем, – ответила Гвендолин еще резче. – Я заблуждалась, а герр Клезмер развеял это заблуждение. Вот и все.

– Только не говори таким тоном, дитя мое, это невыносимо, – потеряв самообладание, взмолилась миссис Дэвилоу. Ее охватил необъяснимый ужас.

Пару мгновений Гвендолин стояла молча, закусив губу, а потом подошла к матери, обняла и прошептала:

– Мама, не разговаривай со мной сейчас. Бесполезно плакать и тратить силы на то, что все равно нельзя исправить. Вы будете жить в коттедже Сойера, а я отправлюсь к дочерям епископа. Больше сказать нечего. Изменить положение невозможно, да и кому какое дело, что с нами происходит? Всем безразлично, что мы делаем и как живем. Мы должны сами о себе позаботиться. Я очень боюсь поддаться своим чувствам. Помоги мне сохранить спокойствие.

Миссис Дэвилоу смотрела на дочь словно испуганный ребенок, а потом, ни о чем больше не спрашивая, ушла.

Глава VI

Гвендолин радовалась, что переговорила с Клезмером до встречи с дядей и тетей, и теперь понимала, что впереди ее ждут только трудности, поэтому прониклась решимостью мужественно принять любое предложение, каким бы унизительным оно ни было.

В понедельник они с матерью отправились в дом священника и по дороге заглянули в коттедж Сойера, осмотрели узкие комнаты с голыми стенами и полами, маленький сад с оставшимися на грядках капустными черенками и пыльную, затянутую паутиной тисовую беседку. Все это производило тяжелое впечатление.