– Вы не могли отпереться, когда дело шло о приёме, – воскликнул он, – вы не сможете помочь ей, когда захотят её у вас вырвать…
Влюблённый ломал руки и плакал. Пару часов там пробыв, он сел в карету и поехал на Беляны. Что потом с ним стало? Куда направился? Не знали Ренары, потому что долго у них не показывался. Канул как камень в воду. Тем временем вечера у Ренаров следовали один за другим. Несчастная политика пожирала дни, а эти романы и пьянки – вечера и ночи, но король нигде теперь места долго не согревал… потому что Карл XII не давал ему отдыха.
Будущее вырисовывалось всё более угрожающе, а силы царя Петра, на людей и деньги которого Август больше всего рассчитывал, оказывались недостаточными. Старые командиры, по правде говоря, пророчили шведу, что своей дерзостью и неслыханной порывистостью он погубит себя вконец, между тем, однако, он побеждал, и Август с испугом начинал уже предвидеть, что на Польше не кончится, а очередь дойдёт до наследственного его государства, до Саксонии!
О Польше он немного заботился, Саксония между тем была кладовой и казной. Август имел единственную надежду, что император не допустит шведов, принимая сторону курфюрста.
После долгих совещаний, во время которых первый раз в должности посла или агента царя Петра выступил Паткуль, Август исчез из Варшавы. Эта новая особенность, в начале мало заметная, играла всё более значительную роль. Фанатичный враг шведа, Паткуль, где мог и как мог, интриговал и прилагал усилия против него. Везде, где показывался, вербовал людей.
Был это знаменитый талант дипломата школы Маккиавелли, для которого в политике не было других прав, чем завоевание намеченной цели. Ему ничего не стоило предать Петра перед Августом и наоборот, прислуживаться людьми, использовать слабости, как продажность примаса… Но суждение о делах он имел быстрое и здоровое, а советы, которые давал царю, для нужд времени были отлично применимы. Августа он сумел очаровать лёгкостью в обхождении, очень цивилизованными обычаями и ловким мнимым почтением к нему, хоть так его ценил, как заслуживал.
Никто в то время в политических интригах не был более деятельным, чем Паткуль, который бегал попеременно к царю, к королю, в Данию и готов был на другой конец света, лишь бы сломить ненавистного Карла и освободить от него Лифляндию.
С царём Петром он также умел лестью заработать себе доверие, но советы давал ему здоровые, которые ум Петра оценивал и к ним приспосабливался.
Любимец салонов, так же как кабинетов дипломатии, Паткуль не пренебрегал никаким средством отмщения так, что, когда пани Гойм недавно выступила на сцену как всемогущая метресса, Паткуль и к ней уже сбегал и сумел привлечь на свою сторону, пренебрегая княгиней Цешинской, над которой раньше насмехался.
Советам и действиям Паткуля Август придавал очень большое значение, привлекал его на свою сторону, оплачивал и хотел себе полностью подчинить. Между тем теперь он занимал должность посла, или агента, Петра, что не мешало ему брать пенсию у Августа.
Когда на Белянах короля уже не было, а в Варшаве не знали даже, куда он направился, однажды утром появился у Ренаров Витке, изменившийся до неузнаваемости, пришибленный, уставший, хмурый, словно не пару месяцев, но годы прошли с последнего его тут пребывания. Впрочем, перемена почти такая же великая и грустная была заметна теперь в весёлом кабаке. Иные это были люди, какая-то тяжёлая туча покрывала всё. Саксонскую гвардию вытянули, поэтому не видно было офицеров, которые день и ночь тут просиживали. А так как их общество разогнало шляхту, теперь царило запустение.
Ренар ходил бледный, ссорясь со слугами, жалуясь, хлопая дверями, почти сам был вынужден всё делать, потому что дочка совсем не показывалась, а жена показывалась редко, с завязанной головой, с заплаканными глазами.
Увидев Витке, француз медленно с грустным лицом подошёл к нему, вытягивая руки. Купец стоял молча, никто не смел или не мог начать разговор.
– Где же ты был? – наконец послышалось могильным голосом из глубины души француза.
Витке прошёлся по пустой комнате.
– Служба, неволя! – сказал он, поднимая голову. – Король послал меня со срочным приказом на два часа, а письмо, которое я вёз, приказал мне там держать два месяца, потому что я тут мешал.
Он вздохнул.
– Это ещё большое счастье, что меня на всю жизнь не приказал запереть, потому что и это могло быть.
Смерили друг друга глазами. Из этого отстранения Витке не напрасно заключал, что здесь, должно быть, произошло что-то страшное. Не смел спросить о Генриетке.
Они вместе вошли в боковую комнатку, оба оттягивая прямой разговор, затем открыли её дверь и бедная жена Ренара криком приветствовала того гостя, потерю которого оплакивала. При виде его она зарыдала.