Поведение недавно коронованного было чрезвычайно ловким и мудрым. Все его прокламации, письма к примасу, универсалии дышали необычной мягкостью и добротой. Никому дверей не закрывали, кто бы хотел вернуться. Король всем обещал быть самым нежным отцом.
Когда примас угрожал и практически проклинал, Август улыбался, обещал забыть все вины.
Покачивали головами, читая и бойко из этого прогнозируя.
– Лис, – говорили одни, – всех он выведет в поле.
– Мудрый и добрый монарх, – восхищались другие.
А иные докладывали:
– Он знает, господа, что у нас кулаком и угрозой ничего не делается.
VII
Когда в Кракове готовился и проходил бурный коронационный сейм, на заседания которого Август приходил уставший ежедневной ночной попойкой, слушал, не понимая и пренебрегая напрасными сетованиями. Последний акт драмы, в которой Конти имел грустную роль разочарованного, разыгралась под Гданьском. Кандидат Франции, едва сойдя на землю, чтобы убедиться в своём бессилии, возвращался, отрекаясь от грёз о короне.
Оставил, однако, с собой горсть своих верных приверженцев, а во главе их примаса Радзиёвского, упорно стоявшего в оппозиции, которая уже была только средством для получения у Августа выкупа.
Недавно коронованный король с удивительной проницательностью, которая позволяла догадываться, что его заранее хорошо ознакомили с состоянием умов в стране, понимал своё положение, был с весёлым лицом и спокойный. Ничто не казалось ему грозным, шёл медленным, но уверенным шагом к намеченным целям, делая своим союзником царя Петра и поддерживая самые дружеские отношения с курфюрстом Бранденбургским.
Даже возвращение оторванных земель было ему весьма на руку, потому что оправдывало введение саксонских войск в страну, численность которых не контролировали.
Личный совет, Флеминг, Пребендовский, Денбский, более или менее вовлечённые в планы, управляли дальше королевской лодкой. Впрочем, Август к интригам и политическим махинациям имел больше расположения, чем к войне, о которой много говорил, но выбраться в поле не имел охоты.
Пребендовский с епископом Куявским так ему хорошо говорили, что поляки громко кричат, но в конце концов сдадутся, что на короля сеймовый шум не производил уже никакого впечатления. Другим принципом и правилом было: всё, чего требовал сейм, обещать, подписывать даже, с тем убеждением, что его это ничуть не связывает.
Практически после каждого заседания в покоях у короля, в близком кругу высмеивали самых горячих и особенно Денбский очернял их, советуя всегда идти силой.
Выясняли уже только, когда выбраться в Варшаву и ставить чело оппозиции.
Между тем, когда с Конти в ноябре покончили, дело шло только о тайном приобретении примаса, и Август оставался один, несмотря на всякие беззакония при элекции и коронации, правомочным монархом, признанным всей Речью Посполитой.
Витке находился ещё в Варшаве, когда посланец Мазотина привёз ему инструкции, чтобы обязательно старался попасть к каштеляновой Товианьской, сестре Радзиёвского. Только через неё можно было переманить примаса на свою сторону.
Пани каштелянова славилась большим умом, но ещё больше имела коварства и цинизма. С молодости наслушалась того, как Мария Людвика и Мария Казимира велели за всё себе платить, ей казалось справедливым получить выгоду из своего положения. Она имела большое влияние на брата, дерзость, бесстыдство и жадность не давали ей покоя. Её советов придерживался кардинал, возмущался, протестовал, чтобы довести до того, чтобы его купили, посредница не думала о себе забыть.
Витке легко мог узнать все нужные ему подробности о пани каштеляновой, но дорогу, какой должен был к ней втиснуться, нелегко ему было найти. Пани Товианьская лишь бы с кем входить в договорённость не хотела и довериться первому встречному.