Начали налегать другие на Брониша, который закусил усы.
– Я никогда не думал, – воскликнул он, – чтобы вы были такими недогадливыми, что нуждаетесь в моём признании, чтобы разглядеть такую ясную вещь.
Все переглянулись.
– Догадаться в действительности можно, – прервал молодой воевода, – что никого другого не подразумеваете, только одного из Собеских.
– Естественно, – воскликнул Брониш, – Карл XII был и есть поклонником нашего Яна III, зовёт его героем и самым большим воином нашего времени, его изображение возит с собой, читает историю, знает, что Якоб и Константин, сражаясь с отцом, от него учились военному искусству, а из его крови взяли мужество.
Некоторые из присутствующей шляхты, услышав это, начали шикать и фыркать.
– Хей! Хей! – воскликнул Пятка. – Видно, что Карл XII прибыл из Швеции сюда и у нас тут не прислушался. Собеские и вдова королева, что имели у нас почёт, потеряли его. Нельзя даже ручаться за то, что сами теперь не хотели бы войти в коалицию с Августом. Слишком любезно принимали его в Виланове.
Покачали головами, а воевода Лещинский добавил:
– Насколько я знаю, Собеские вовсе не думали о подобной возможности, и если бы она появилась, наверное, воспользоваться ею не захотят. Мне кажется, что король шведский заранее должен отказаться от расчёта на них.
Тихо наклонившись к уху воеводы хозяин спросил:
– Что же наш примас?
Всегда рассудительный и очень умеренный молодой пан тянул ещё с ответом и после раздумья сказал тихо:
– Не годится мне отгадывать, что делается в его душе, а явно кардинал до сих пор стоит на стороне Август и громко объявляет это.
– Ходят разные слухи, – сказал также тихо Горский, –
– Пане староста, – прервал Лещинский, – мне нет необходимости повторять вам то, что соглашаюсь с вами во всём. Не увеличивать дилеммы, но смягчать и соглашаться следует… Стало быть, если бы дошло до посольства и посредничества между Карлом XII и Речью Посполитой, мы не новых кандидатов, но короля, какого нам Господь Бог даст, должны поддержать. Мы не восхваляем того, что он делает, неприятны нам своеволие и распущенность, плохая торговлю и покушения на Речь Посполитую, всё это правда, но тот есть королём, мы признали его и присягли ему.
Даётся отчёт перед Богом, а мы имеем наши права, которые дают силу не допустить насилия. Он может хотеть Речь Посполитую в наследственную монархию обратить, но мы должны это предотвратить, а не увеличивать анархию, сбрасывая его…
Брониш, который этого тихого совещания их не слышал, говорил дальше о Карле XII, точно его сам расспрашивал:
– Нет на свете, – говорил он, – двух монархов, менее похожих друг на друга, чем эти двоюродные братья. Карл так одевается, что его за простого солдата можно принять, если бы не лицо и взгляд, пробивающий человека навылет. Одежда на нём такого сукна, которого бы Август для челяди своей не хотел. На пир он отродясь не сел, его двор также, а пьёт больше воды, чем вина. Доспехи и ботинки порой не снимает по несколько дней, как стоял, ложится спать с мечом, огромным как концерц, у изголовья. Драгоценностей на нём и при нём никто никогда не видел, на женщин не смотрит и знать их не хочет… Суровых обычаев, он прежде всего солдат, для себя и других неумолимый. Август при нём как кукла выглядит и смеяться над ним может, неотёсанным грубияном его именуя, но грубиян… бьётся и побеждает…
– Вы думаете, – вставил Слонский, который бывал на дворе и имел на нём приятелей, – что Август очень принимает к сердцу, что его людей убивают и пушки захватывают! Лишь бы у него Любомирскую и наложниц его не отобрали. Впрочем, что ему стоит новую контрибуцию наложить и акцизу сузить?
Через несколько дней после баталии, в которой его на голову побили, он пил, пировал и смеялся, как бы совсем ничего его не интересовало, что его красивейшую гвардию истребили… Ведь для него создан мир, а не он для мира. Карл XII когда-нибудь должен уступить, Австрия и император огласят своего курфюрста… могилы зарастут дёрном, а Август, покрытый алмазами Геракла и Самсона, на